ДО ПОБЕДЫ

Автор: Виталий Антонов

 

 

(Утро 14 июня 1941 года - утро 9 мая 1945 года).

 

За неделю до войны...

Сашка хорошо слышал, как мать собирала отца в дорогу, но лежал, не раскрывая глаз. Еще раннее утро. Хотелось спать.

Отец не в первый раз уезжает в Ленинград. Большую семью нужно одеть и прокормить. Большие деньги можно заработать только в большом городе.

Когда то, в бурные революционные годы, молодым парнем, отец служил в Петрограде.

А еще хлебнул окопной, фронтовой жизни.

После того, как скинули с престола царя, прогнали из императорского дворца болтливого буржуазного демократа Керенского, не примкнул Пашка Антонов к большевистским отрядам. Повесил на плечо свою верную Мосинскую трехлинейную винтовку и вернулся домой, в свою деревню.

Туда, где дожидалась его возвращения давняя любовь - Аннушка Кудрявцева, сестра Пашкиного сослуживца, односельчанина, фельтфебеля и георгиевского кавалера - Кузьмы.

По возвращении, справили шумную свадьбу.

Затем построили на высоком речном берегу просторную избу.

И полетели в трудах и заботах год за годом.

Шестеро детей народилось.

Три дочери, а позднее - три пацана.

Первых дочерей - Анечку, названную в честь матери, и Полину замуж выдали.

Потратились изрядно.

Теперь Машеньке приданное собирать нужно, а сыновьям - Сашке, Ваньке, Лёньке мать штаны не успевает шить.

Словно горит одежонка на сорванцах.

Вот и уезжал Павел Антонович за трудовой копеечкой в Питер.

- Лето пролетит незаметно. Осенью отец вернется. Привезет чемоданы одежды, школьных принадлежностей и подарков.

Сашка попросил привезти коньки.

Имея коньки, не нужно будет целый час, в темноте, идти по осеннему проселку с замерзшими лужами.

Он спустится к реке, что течет под окнами дома, привяжет к валенкам коньки и в свете утренних звезд, заскользит по светлой ленте льда в соседнюю деревню Княжино, в школу, стоящую возле церкви.

После уроков, он также быстро домчится до дома и они с отцом будут снаряжать патроны, собираясь на охоту или катать валенки в бане, колоть на дрова промороженные березовые чурбаки, выделывать овчины и шить полушубок, ремонтировать печь, гнуть полозья для салазок, выстругивать крепкие лыжи. Отец многое знает и умет.

Отец замечательно рассказывает сказки, не так как они к книжках написаны, а меняя голос, с едким юморком.

 

 

- А сейчас пусть отец не мешает спать, поскорее уезжает и поскорее вернется!

Мать хотела проводить отца всей семьей, но он сказал: "Не нужно будить детей, пусть спят". Когда хотят, чтобы ты спал, сон моментально проходит. Сашка открыл глаза, увидел и запомнил, как отец поцеловал мать, окинул долгим взглядом избу, прикоснулся рукой к гладко-оструганному дверному косяку и ушёл.

Ушёл навсегда.

Тогда Сашка не знал об этом. Он просто радовался наступившему лету. До посинения купался в реке. До отрыва рук, таскал ведрами, из реки на высокий берег, воду для полива огорода. Дотемна, играл с приятелями в лапту и чижика. Косил траву для теленка. Ловил рыбу. Бегал к деду пробовать свежий мёд...

Да мало ли дел и забот летом у деревенского мальчишки в тринадцать лет.

А потом, через неделю, была война...

 

Деревенские мужики собрались у правления колхоза. Кто хмельной, кто сникший, кто - не естественно-веселый.

Мужики уселись на десяток телег.

Гармонист рванул меха гармошки.

С телег грянула задорная песня, та, которую так любили петь мужики на деревенских гуляниях.

Толпа баб и ребятишек зашлась плачем, криком и каким-то давно забытым, но внезапно - возродившимся, извечным причитанием русских женщин, провожающих мужчин на смертный бой.

Вечно пьяный, по причине своих мастеровитых рук, природного трудолюбия и признательности всей округи, печник Иван Берёзкин, вспомнил, как полгода назад на деревню обрушился вал извещений о гибели односельчан, воевавших в снегах, на Финском фронте, зло процедил сквозь зубы: "Вот дуры, чего орут? Не из них, из нас скоро котлеты будут делать!"

 

После мобилизации мужиков, началась мобилизация лошадей. Колхозу оставили двух старых лошадей, а остальные отправились исполнять воинский долг - возить обозы, полевые кухни и пушки. Жеребец Сталин и кобыла Крупская пошли на фронт под чужими именами. Бдительный представитель военкомата, услышав клички лошадей, грохнул кулаком по столу, заорал: "Вы что издеваетесь или на самом деле сдурели? Ополоумели совсем!!!" и записал лошадей, как Воронка и Ласточку.

 

Лошади уходили с армией на запад, а навстречу им, из западных областей, гнали вглубь страны стада племенных коров - "Сталинских телок".

Армии Фюрера нужно питание. Над стадами появлялись немецкие самолеты. Пулеметные очереди убивали стариков, женщин и подростков - погонщиков скота. После этого, напуганный самолетным ревом, скот разбегался по лесу и придорожным кустам. Когда страх у животных проходил, они собирались в бесхозные стада. Из ближайшей деревни назначали новых погонщиков, которые, на скорую руку, собирали котомки и гнали стадо дальше от наступающего врага, до места следующего налёта немецкой авиации...

На сельских дорогах появились санитарные машины, набитые израненными солдатами. На обочинах сельских дорог появились остовы санитарных машин, сожженные огнем крупнокалиберных авиационных пулеметов или прямым попаданием авиационных бомб.

По дорогам к фронту шли дивизии московского ополчения, несколько дней назад переименованные в стрелковые дивизии Красной армии.

Они шли мимо деревень с молчаливыми женщинами и детьми, мимо сгоревших санитарных машин, мимо тел убитых беженцев и погонщиков скота.

 

А еще в деревне появились странные, нестриженые солдаты. Видимо, это был какой-то специальный отряд НКВД, предназначенный для действий в прифронтовой полосе, готовый в любой момент скинуть армейское обмундирование и, переодевшись, замаскироваться под мирное население.

Длинноволосые солдаты подожгли неубранные хлебные поля, сожгли хлебные амбары с зерном, овчарню с овцами, коровник с коровами, свинарник со свиньями, конюшню с оставшимися лошадьми.

Перед приходом врага, перед приходом зимы, перед приходом голода деревня, единственная во всей округе, осталась без еды...

 

 

 

Враг рвался к стратегическому транспортному узлу, к городу Вязьма. Две гигантских клешни вражеских войск, прикрытые броней танковых клиньев, готовились пробить советскую оборону и сомкнуться, окружая советские дивизии в трагическом "Вяземском котле".

В небе, по направлению к Вязьме, напряженно гудя двигателями, пролетали тяжелые немецкие бомбардировщики.

Казалось, что никто не в силах остановить их хищные стаи, несущие смерть и разрушение.

Слишком много наших самолетов и пилотов уничтожил враг на фронтах от Белого моря до Черного моря, от Бреста до Смоленщины.

Но были еще у Родины "Сталинские соколы", не раз побеждавшие в боях над Халхин-Голом и над республиканской Испанией. Были и молоденькие лейтенанты, только выпущенные из лётных училищ.

Не один раз, задрав голову, смотрел Сашка, как в ряды немецких самолетов врывался наш ястребок, как немецкие пилоты нарушали строй и яростно огрызались огнем авиационных пушек и пулемётов, как загорался немецкий самолет, а через несколько мгновений, оставляя в небе чадящий след, падал к земле горящий советский "Ишачек" или "Чайка".

В голубом осеннем небе гибли заслуженные орденоносцы и вчерашние курсанты с голубыми петлицами на гимнастерках.

Гибли, но и сами били врага. Однажды, после ожесточенного воздушного боя, на поле возле деревни, спалив последние литры бензина, приземлились пять советских самолетов.

Сбежавшиеся бабы и детишки затолкали самолеты в кустарник, под руководством летчиков, замаскировали самолеты ветками и травой.

Сашку, исполнявшего в те дни обязанности деревенского посыльного, верхом на костлявой неоседланной лошаденке, отправили в сельский совет.

Председатель сельсовета, выслушав сбивчивую Сашкину речь и прочитав записку от командира эскадрильи, покрутил ручку телефона и сообщил куда следует, что самолеты целы, а пилоты просят подвезти горючее и боеприпасы.

Едва Сашка вернулся к самолетам и сказал лётчикам, что машина с бензином и патронами приедет вечером, как в небе появились немецкие пикировщики и начали бомбить воинские колонны, остановившиеся под густыми раскидистыми липами, росшими вокруг церквей в деревнях Княжено и Пигулино.

Летчики смотрели на атакующие вражеские самолеты ненавидящими глазами и матерились в душу-бога-мать, от досады, что не могут защитить гибнущую пехоту.

А Сашка смотрел на происходящее с интересом, еще не понимая всего ужаса происходящего и, по глупости чуть не закричал "Ура!", когда от прямого попадания бомбы, загорелась школа.

Завтра не нужно будет идти в школу!

Это была последняя в Сашкиной жизни, глупая детская радость.

Завтра было 5 октября 1941 года.

- 5 октября 1941 года, через Сашкину деревню, "немец попёр" на Вязьму.

 

Сашкину деревню прикрывали минометчики, артиллеристы и красноармейцы из 140-й стрелковой дивизии, из той самой, которая всего неделю назад называлась 13-й московской дивизией народного ополчения.

Размещались солдаты, вчерашние московские ополченцы в избах Сашкиных родственников - дяди Алексея и дяди Сергея Кудрявцевых, на отшибе деревни, возле берёзовой "Ивановой" рощи.

Кудрявцев Алексей Кузьмич погиб еще по зиме, на Финской войне.

После его гибели, стала болеть и сохнуть, от неведомой хвори, его любящая жена - овдовевшая солдатка.

Умерла до срока.

Осиротели две дочурки.

Взяла племяшек на воспитание жена дяди Сергея, ушедшего на фронт в первые дни войны.

По утрам Сашка приносил молоко для девочек, маленького Николки и для солдат, стоявших на постое.

Солдаты пили молоко, шутили, рассказывали веселые истории. А утром - 5 октября, поднятые по тревоге, заняли оборону на вверенном рубеже.

 

(Но был среди тех солдат, один, который спрятался в прибрежных кустах и вылез оттуда только после прихода немцев. Стал полицаем.

Вся округа звала его "Сибиряк".

Такое гордое слово, гад, испоганил..!)

 

Сашка и его друг Гусенок вырыли в огороде укрытие - большую яму и накрыли её воротами от колхозной фермы, положенными на бревна. На ворота набросали метровый слой земли. К яме прорыли вход - крытую траншею с двумя поворотами. Это спасет от осколков, если враги бросят в укрытие гранату.

По окопам, траншеям, позициям наших войск и по Сашкиной деревне начали бить немецкие орудия. Снарядные взрывы переворачивали гаубицы, корёжили минометы, выкашивали осколками орудийные расчеты и засыпали землей стрелковые ячейки с пехотным прикрытием.

Заслоны, ценой своих жизней, задерживали врага на два - три часа и погибали. Смяв заслон, враги устремлялись вперед: "Драйх нах Остен" (Вперед на Восток), мимо дымящихся воронок, мимо погибших красноармейцев и трупов ездовых лошадей.

 

(В наше время, стараясь восстановить судьбу 140-й стрелковой дивизии, я спросил у отца: "А в каком направлении от деревни Самыкино отступали наши войска?"

"Они не отступали! Они воевали! А потом валялись убитые по всем полям и дорогам" - резко ответил мне отец...).

 

 

 

Бабы и ребятишки попрятались в погреба и укрытия. Снаряды рвались на деревенских улицах. Женщины, напуганные и оглушенные взрывами, молились, прощались друг с другом и плакали. От прямых попаданий, загорались избы.

Канонада стихла, но укрытие наполнилось дымом.

Сашка пробрался к входу и увидел, что тлеет ватное одеяло, закрывавшее вход в убежище. Он выбросил одеяло из траншеи и услышал восторженный голос, одного из деревенских стариков: "Выходите, пришли, кого ждали, пришли спасители наши!"

"Выходите быстро" - злобно заорал Игнатий Иванов, дядька будущего полицая Михи-Катка - "а то хуже будет!!!".

Рядом с Игнатием стояли два немецких автоматчика, настороженные, направляющие автоматные стволы в каждого, выходящего из укрытия. Немцы отобрали припасенную пластину сала, два хлебных каравая, прихватили несколько рамок меда с колхозной пасеки и ушли догонять основные силы, к Баранчикам, где ещё утром стояла наша батарея.

На следующий день, хороня погибших артиллеристов, на месте разбитой снарядами гаубичной батареи, Сашка нашел убитую, лежащую в луже застывшей крови Ласточку, в прошлом, - колхозную кобылу Крупскую. Погибла лошадь, защищая свою родину. Прости Ласточка и спасибо Ласточка, что твое сухое, жилистое мясо разделили и съели люди из твоей родной, наполовину сгоревшей деревни...

Кому война, а кому - мать родна! Сколько добра досталось пацанам!

Ребята собирали винтовки и цинки патронов. Обычные винтовочные патроны - с простой пулей. Бронебойные - с черным кончиком. Трассирующие - с красным наконечником. Бронезажигательные - с черным кончиком и красной полоской.

В Пигулинском лугу нашли станковый пулемет. У Ерошинской дороги валялись ящики с желтыми, похожими на хозяйственное мыло, кусками тола и с золотистыми детонаторами. В Баранчиках - гаубичные заряды. В противогазных сумках погибших солдат - гранаты.

Особенно запомнился Сашке один погибший пулеметчик.

Он лежал за околицей деревни. Рядом валялся ручной пулемет и шапка. Ветер шевелил рыжеватые волосы. Голубые глаза смотрели в голубое небо. Пулеметчик отличался от других погибших прекрасно-подогнанным обмундированием, которое выдавало в нем солдата довоенного призыва, привыкшего к порядку, аккуратности и строгим требованиям устава.

Сашка поднял шапку, чтобы прикрыть лицо погибшего и прочитал на подкладке - Гринь Н.С. Документов в карманах шинели и гимнастерки не было. Видимо, оставаясь в заслоне, на верную смерть, документы были отданы старшине или командиру.

Гринь Н.С. было написано на внутреннем кармане шинели.

Гринь Н.С. - была надпись на внутренней стороне ремня.

Гринь основательно готовился к последнему бою. Противогазная сумка, вещевой мешок, карманы шинели - все было набито гранатами. Гриня, вместе с другими погибшими, похоронили возле Ерошинской фермы. В старой силосной яме.

 

Солдат хоронили. Документы, найденные у погибших, несли в уцелевшие избы.

Гранатами и толовыми шашками глушили рыбу в речных омутах, чантарыгах и прорвах.

Гаубичные заряды ребята выкладывали на дороге, укрывались в окопе, вырытом в сарае и через, выпиленную в бревне, амбразуру стреляли из винтовки, целясь в капсюль. От меткого выстрела, капсюль взрывался, от капсюля вспыхивал артиллерийский порох и гильза, словно реактивный снаряд, с гулом пролетала над головами пацанов.

При последнем выстреле, Сашкина рука дрогнула, пуля пробила донце гильзы и выбила пыж. Порох высыпался в дорожную пыль. Из олешника выехал мотоцикл с немецкими солдата и остановились возле прострелянной гильзы. Приятели выскочили из сарая и сиганули в кустарник, а Сашка на ощупь пересчитал оставшиеся в кармане патроны, успокоился, дозарядил винтовочный магазин и прицелился в фашиста.

Грудь немецкого пехотинца не капсюль в донце гаубичной гильзы.

По такой цели Сашка не промахнётся!

Сашка стал плавно нажимать на спусковой крючок и ... перед его глазами, словно наяву, появился плакат, приклеенный вчера в центре деревни.

Вспомнились последние строчки плаката:

"За немецкого солдата убитого в деревне или кем-либо из деревенских жителей, все население деревни будет расстреляно, а деревня уничтожена.

Подпись: Комендант".

Смерть всех жителей деревни - женщин, стариков и детишек была непомерно-дорогой ценой, за смерть двух врагов.

- А вдруг он не сможет убежать?

- Вдруг его убьют и опознают мёртвого?

- Узнают в какой деревне он жил?

Сашка не выстрелил.

Немцы тоже хотели жить. Они не стали искать проблем на свои головы и проехали дальше. Следом за ними двинулась длинная колонна немецкой мотострелковой части.

Пропустив, вражескую колонну, Сашка вылез из окопа, спустился к реке, увидел на песке, поднял и сунул в карман гранату без запала и отправился домой. Он вошел в избу и остолбенел. В доме отдыхали немцы. Один из них подошел к Сашке и знаками приказал показать содержимое оттопыренных карманов. Сашка вытащил из кармана мокрые носки, сунул руку в другой карман, показал гранату. Немцы отпрянули за русскую печь, Сашка метнулся в сени, из сеней - в хлев, из хлева в огород, скатился под крутой берег, прижимаясь к речному дну, доплыл под водой до противоположного берега и спрятался в зарослях плакучей ивы. В окопе, выкопанном для детских довоенных игр в войну, в войну Красных и Белых.

С берега началась беспорядочная стрельба по кустам и зарослям осоки - аира, доносились крики на чужом языке и одно понятное слово: "Партизанэн !!!".

К вечеру немецкая маршевая рота съела гусей, уток, кур, скормила лошадям зерно пшеницы, выпрошенное в окрестных деревнях, припасенное для выпечки хлеба и ушла из деревни, а Сашка вернулся домой.

Возле крыльца, на детских качелях, которые враг задумал превратить в виселицу, болталась веревка с петлей, приготовленная немцами для Сашки.

Так получилось, что в деревне, открыто-стоящей среди лугов, немцы не задерживались. Нет рядом с деревней важных объектов, которые необходимо охранять или больших дорог, которые нужно контролировать. И партизаны базировались далеко от этих безлесных мест.

Царем и богом в деревне стал полицай Миха-Каток, высокий, статный, крепкий мужик.

Видимо, во время службы, он был наводчиком или командиром зенитного орудия, потому, что неоднократно, увидев пролетающий самолет, начинал выкрикивать хорошо-поставленным голосом команды о курсе, высоте, скорости цели и по способу ведения огня.

Выбери он другую судьбу - мог бы стать героем, мог бы прославить себя, свою деревню, вернуться домой в орденах или с честью погибнуть в бою. И до войны и став полицаем, Миха любил повторять: "А я никого не боюсь, хоть сто человек на меня - а половине из них я глотки порву! Остальные сами разбегутся!"

Миха выбрал судьбу предателя и верного фашистского пса, постоянно доказывающего хозяевам свою верность.

В первый же день службы, он обзавелся личным транспортом, сильным конем и телегой. Убил отставшего от части красноармейца - ездового.

Через пару дней, из берёзовой рощи вышли четверо безоружных солдат - окруженцев и в крайней избе, у бабы Фроси попросили хлеба.

Миха и еще два полицая: Одноглазый и Вьюн, открыли пальбу. Один солдатик был убит сразу. Раненых погрузили в телегу, чтобы везли в райцентр, но раздумали и расстреляли в овраге за деревней.

Полной мерой проявилось звериное Михино нутро, когда он на бровке окопа поставил на колени очередного окруженца и, экономя патроны, убивал его в затылок острым металлическим стержнем (штыревой опорой полевого телефонного провода).

 

 

Главным врагом селян был голод.

Во многих деревнях люди пухли от голода.

Сашка. Он подкармливал семью речной рыбой, лесной птицей, полевыми голубями и грачами. Армейский карабин был его верным помощником по добыче пропитания. Осенью Сашке посчастливилось подстрелить лося. Мать ходила по округе и меняла мясо на хлеб.

Дожили до зимы, а в начале зимы советское командование бросило на прорыв фронта конный корпус и сибирские стрелковые дивизии.

Бравые кавалеристы и молодые красивые сибиряки прорвали фронт, перерезали дороги, ведущие к Москве, громили глубокий немецкий тыл, но вскоре сами оказались в кольце вражеского окружения.

Зима.

Нет патронов и бинтов.

Не хватает продовольствия.

Не хватает сил обороняться от врага.

В Сашкином доме разместился особый отдел наших войск. Начальник отдела - армянин, прокурор - русский, следователь - еврей.

Часто, сидя в чулане, за русской печкой, Сашка смотрел через дырочку от сучка, выпавшего из дощатой перегородки, как в избу заводили "самострельщиков" - красноармейцев с прострелянной ногой или рукой. Следователь спрашивал имя, фамилию, место службы красноармейца, выходил из-за стола и неожиданным, резким ударом в лицо сбивал красноармейца с ног.

Сволочь!

Предатель!

Дезертир!

Не хочешь Родину защищать?!

В госпитале собрался отлежаться?!

- Самострельщик!

- Не самострельщик я, гражданин следователь. Мы же в атаку ходили, в рукопашную. Там в нас в упор стреляли…

 

Короткие, звонкие, как щелчок крута выкрики, а между выкриками удары начищенного сапога в лицо, в живот, в пах, в раненную руку, которой боец прикрыл голову....

Встать!!!

- Ну встал. Что теперь? Давай свою бумагу. Подпишу. Всё равно ты меня живым отсюда не выпустишь…

Расстрелять сволочь!

Следователь находил особое удовольствие в собственноручном расстреле наших бойцов, обвиненных в трусости, самостреле или других воинских провинностях. Выводил их на крутой берег реки.

Выстрел в затылок, шапка в сторону, тело под речной берег…

Всё отработано до мелочей ежедневной практикой.

 

После расстрела особист заходил в дом: "Ну вот, одной сволочью меньше стало".

Мыл руки, кушал и углублялся в свои бумаги...

И был тревожный день, когда Сашкину мать, мать шестерых детей, за справедливые слова, сказанные этому особисту о его паталогической жестокости, повели расстреливать к тому же обрыву.

Сашка обреченно стоял под окном дома, выходящим в сад, еле сдерживал слёзы и сжимал в руке гранату, чтобы бросить её в вернувшихся НКВДшников. Слава Богу, мать у расстрельной команды отбили соседские женщины, и та граната не была брошена в окно собственного дома, в своих...

 

Все, кто может держать оружие, окопались на последнем рубеже обороны.

За их спинами - сотни раненых товарищей, которых нужно спасти. Раненных нужно попытаться вывезти в тыл.

 

 

Сашка и дед Матвей запрягли двух лошадей, пойманных осенью на местах боев. Постелили в сани сено, накрыли сено дерюжками. В сером предрассветным сумраке, деревня Тройня походила на растревоженный муравейник. Звучали короткие команды, говор строящихся солдат, лошадиное ржание, шум прогреваемого автомобильного двигателя.

Обоз с раненными уходил на юго-восток, а нестройные солдатские шеренги - навстречу наступающим немецким войскам. Нельзя позволить немцам перерезать коридор - последнюю возможность связи с основными силами и последнюю возможность выхода из огненного мешка окружения.

На дерюжки уложили красноармейцев (двух - Матвею, трёх - Сашке) и тронули лошадей. Ночь, снег, узкая дорога среди заснеженных полей. Раненные стонут от боли или заговариваются в горячечном бреду. В стороне вспыхивают осветительные ракеты, слышны винтовочные выстрелы, минометные взрывы и пулеметные очереди.

Сашке тяжело. Ему достались слишком короткие вожжи. Его лошадь идет последней. Короткие вожжи не позволяют идти сзади саней. Нельзя взять лошадь под узцы и вести её за собой. Раненные могут упасть с саней. Поэтому Сашка идет рядом с санями, по снежной целине, проваливаясь в глубокий снег, чувствуя, как немеют пальцы ног от снега, набившегося в отсыревшие валенки.

 

Захолодало. Сашка снял свою старую шубейку, прикрыл затихших раненных и повез их дальше. Ветер продувал старенький свитерок. Мокрые валенки, превратившиеся в ледяные колодки, шаг за шагом, до ночи, мерили долгие зимние километры.

Раненных вывезли в полевой госпиталь, в прифронтовое село "Черное" на Московско-Минском шоссе. Их не встречали фронтовые хирурги, усатые санитары с носилками и медицинские сестры в белых, забрызганных кровью халатах. Сашка приподнимал раненного, брал его со спины подмышки и тащил с саней в избу. Одни раненные молчали, стиснув зубы. Другие плакали от боли или успокаивали, готового расплакаться Сашку: "Погоди сынок. Я тебе помогу". И старались помочь, из последних сил упираясь ногами в заснеженную тропинку.

 

Затащив раненных в избу с безнадзорной стайкой малолетних детей, Сашка отправился обратно, в сторону незатихающих боев, за другими раненными...

На этот раз, в сани погрузили высокого армейского начальника. Уставший комбат направил в сопровождение двух медсестёр, натянул на замерзшие Сашкины руки свои меховые перчатки и попросил: "Сынок, спасай командира".

Сашка спас.

После успешной хирургической операции, военачальника самолетом отправили на "Большую землю".

А Сашка, все возил и возил раненных из под Медведкова, из под Пигулина, и из других окрестных деревень.

Так и прошло несколько, самых трудных в Сашкиной жизни суток, без тепла, без сна, без еды, наполненных чужой болью и ожиданием чего-то неотвратимого...

"Клещи" сомкнулись.

Погибших в окружении сибиряков никто не хоронил.

Их тела засыпал чистый белый снег...

Опять пришли немцы…

Ближе к весне, со всей округи, полицаи собирали молодежь в Ерошино, для строительства укреплений. На ломанном русском языке, немецкий офицер приказал построиться в колонну по три человека. Полицаи объяснили суть требования более доходчивым - матерным языком и ударами прикладов.

Колонна тронулась. На месте первой ночевки, колонну поджидала машина с продовольствием. Каждому дали по буханке хлеба. А еще выдали пачку маргарина на 10 человек. В конце второго дня пути, выдача хлеба уменьшилась в два раза. На третий день, по мере удаления от родных деревень, немцы решили, что нечего тратить еду на своих новых рабов, которых пригнали в пустую деревню.

Не светились окна домов. Перед домами лежали нерасчищенные сугробы снега. Ветер со скрипом раскачивал незапертые двери.

На площади пере церковью стояли грузовики.

Садитесь в машины.

Сашка вышел из толпы, огляделся по сторонам, скорчился, словно от боли в животе и, расстегивая пуговицу штанов, мелкими шагами засеменил за угол амбара. Забежав за амбар, он махнул рукой Гусёнку и Юрку.

Они повторили незамысловатый маневр, перебегая от избы к избе, выбрались на другой край деревни и, не оставляя следов, побежали по крепкому насту. Только вышли пацаны на дорогу, как их встретили немцы, едущие в санях. Лающим, чужим языком, немец что-то спрашивал у ребят.

"Кранк, кранк" (Больной, больной) ответил Сашка.

Немец что-то грозно крикнул и махнул рукой приказывая возвращаться в деревню, из которой они сбежали. Плохо-объезженный конь испугался резкого движения руки, встал на дыбы, рванул сани и помчался галопом, унося немцев от ребят, а ребята, бросаясь то влево, то вправо, побежали к кустарнику на краю поля, уворачиваясь от немецких пуль, чиркающих по снежному насту.

...Приближалась масленица.

Хорошо подготовились деревенские полицаи к празднику.

Почти каждую ночь они одевались в советское военное обмундирование, запрягали лошадей, уезжали в далёкие незнакомые деревни и там, под видом партизан, грабили население. Отбирали всё, что могли найти.

Увозили тёплую одежду, последние остатки муки, чудом сохранившуюся пластину сала, соль.

Иногда под угрозой оружия, прихватывали приглянувшуюся девушку и, отъехав за деревню, делали с ней в санях своё гнусное дело.

Местное население начинало ненавидеть партизан, а чуланы в избах полицаев наполнялись едой и вещами.

 

Наступила масленица!

В Ерошинском полицейском участке немецкие прихвостни обсуждали, как весело погуляют на свадьбе в соседней деревне Матчино, где женился их товарищ.

 

Сашка и его верный друг Гусёнок собрались за дровами.

У Сашки были большие самодельные санки, сделанные отцом.

Гусёнок разжился армейскими лыжами.

Приятели прибили лыжи к полозьям санок, чтобы санки меньше проваливались в снегу, взяли топор, пилу и отправились в лес.

- Встретились на заснеженной лесной просеке деревенские мальчишки и партизаны.

- Спросили партизаны о дороге в Ерошино.

- Оставил Сашка Гусёнка стеречь санки, а сам повёл партизан через перелесок к Ерошинской дороге.

- Довёл.

-Показал деревню.

-Командир группы предупредил Сашку, чтобы никому не рассказывал про эту встречу. Чтобы не обвинили Сашку в связях с партизанами.

- Велел бежать домой.

- Сашка и побежал до ближайших кустов, там лёг на снег и стал смотреть вслед народным мстителям...

 

Миха-Каток вышел из полицейского участка на улицу, расстегнул ширинку штанов и приготовился справить малую нужду, любуясь солнечным днем и искрящимся снегом, но заметил, что к деревне приближается группа партизан, одетых в белые, однако, не такие чистые, как снег масхалаты. Сшибая плечом дверь, он ломанулся в избу, схватил пулемет, из сеней забрался на чердак, прикладом ручного пулемета пробил смерзшуюся соломенную кровлю и начал бой.

Его соратники Сибиряк, Вьюн и Одноглазый решили не искушать судьбу, вылезли через окно и скрылись за домами, дворами садами.

Когда изба была окружена и подожжена партизанами, Миха прыгнул с горящего чердака в снег, перекатился за сугроб и стрелял, пока не нашла его автоматная очередь.

В Матчине незадачливый жених тоже попытался отстреливаться из винтовки и был убит.

Выполнив задание, возвращаясь через Ерошино, партизаны услышали, как очнувшийся Миха зовет на помощь свою любовницу: "Манька, с...ка, спаси!".

Зря кричал. Любовница не вышла из своей избы.

А партизанская пуля поставила последнюю точку в корявой судьбе предателя. Не одна пуля. В упор, из нескольких автоматов, добивали партизаны Миху, добивали так, что выползли его кишки наружу грязной, тёплой, вонючей кучей.

 

 

 

.....В конце мая в смоленских лесах вырастают грибы - сморчки, на длинных тонких ножках, со сморщенными, словно смятыми, коричневыми шляпками. Сморчки более ядовиты, чем обычные грибы. Поэтому их нужно варить дольше, два раза меняя воду. Сашка ходил за грибами, по запаху разлагающихся тел, находил солдат, бесприкаянно пролежавших до весны, собирал уцелевшие документы, оружие и присыпал землёй тела красноармейцев.

 

 

К лету 1943 года "дары войны" оскудели. Стало трудно добывать еду для семьи. Чтобы разжиться ведром патронов, приходилось ходить за полтора десятка километров, на Боровщинский омут, а там, взяв в руки тяжелый камень, нырять на многометровую глубину, и, на ощупь, выискивать винтовочные патроны в донном иле, в ледяной воде донных родников, среди затопленных снарядов и минометных мин.

Пуля одного из тех Сашкиных патронов, прервала полет большого немецкого самолета.

Самолёт возвращался с успешно выполненного задания. До аэродрома оставались считанные минуты лета. Летчики были довольны и спокойны, предчувствуя близкий отдых и сытную трапезу. Размеренно гудели двигатели самолёта, перед самолётом бежала по земле его размазанная тень. Тень самолёта пересекла Ерошинские луга, реку Вязьма и заскользила по мелколесью. Появление самолёта не было неожиданным и потому, когда он приблизился к мелколесью, Сашка уже стоял под раскидистым кустом, спрятавшись от надвигающейся опасности.

Мальчишка шел к реке, чтобы из подобранной на месте боя трехлинейки постараться оглушить на мелководье несколько плотвичек, необходимых матери для приготовления ужина. Конечно, для рыбалки военных лет лучше подходила граната или толовая шашка, но взрывчатка у мальчишки закончилась несколько дней назад. В наличии имелась винтовка и горсть жёлтых патронов. Причем, одна обойма предусмотрительно заряжена в магазин винтовки.

Самолёт летел над занятой немецкими войсками территорией, но это была его, Сашкина земля, та земля, на которой он вырос, ходил в школу, радовался солнцу и зеленому лугу, которую он любил и на которой сейчас хозяйничает враг.

Сашка поднял винтовку навстречу надвигающейся махине и нажал спуск. Выстрел грохнул и потерялся в шуме взревевших моторов. Маленькая винтовочная пуля встретилась с тяжелым самолётом, и невероятным образом нашла в нем уязвимое место. Самолёт резко взмыл вверх, а Сашка, навскидку, почти не целясь, торопливо передергивая винтовочный затвор, выстрелил еще четыре раза и со всех ног бросился в глубокий овраг, затаился на его дне, ожидая, что самолёт развернется, бортовой стрелок разглядит на дне оврага его фигурку, и земля запылит от пулеметных очередей.

Но этого не случилось. Пилотам не удалось удерживать набранную высоту, и тяжёлая машина плавно заскользила к земле, стремясь дотянуть до аэродрома в поселке Холм-Жирковский. Однако усилий пилотов и инерции машины хватило на три километра. Самолет промчался над родной Сашкиной деревней Самыкиным, пересек поле и приземлился на окраине соседней деревни Княжино. Геринговские асы конфисковали у местных жителей лошадь с подводой и уехали на аэродром.

Для охраны самолета пригнали двенадцать немецких солдат, которые жили в церковной сторожке, отдыхали от войны, а ночами, вместо того, чтобы охранять самолет, плотно ужинали и засыпали возле тёплой печи. а через пару месяцев исчезли, опасаясь партизан, прорывавшихся поодиночке и группами из блокированных немцами Вадинских лесов.

- Партизаны пришли в Княжино. Один осторожно вошел в сторожку и увидел безмятежно-спящих немцев. Вот они враги, но нет у лесных воинов гранат. Давно, еще во время прорыва, закончились патроны.

Выбрался партизан на улицу. Сказал о немцах товарищу. У кого-то из местных жителей, спросили, где можно достать гранаты, чтобы бросить немцам в окно. По подсказке, постучали в Сашкино окно, вошли избу.

Партизан облокотился грудью на спинку Сашкиной кровати и попросил: "Сынок, дай нам гранату".

Не дал им Сашка гранаты.

Давно закончились гранаты.

Да и были бы - страшно давать.

Много ходило по деревням в те годы провокаторов.

Полицаи под видом партизан...

Партизаны под видом полицаев...

Страшно убивать врагов в деревне.

- Придут каратели и расстреляют всю деревню за своих убитых солдат.

Утром немцы увидели у своего крыльца следы от солдатских ботинок, доложили своему начальству и покинули опасное место. Почти исправный самолёт достался местным мальчишкам, разобравшим его на куски дюраля, мотки проволоки и массу других интересных предметов.

 

 

 

Рассказал Сашка своему другу Гусенку о ночных "гостях", пожаловался на нехватку гранат. Гусенок, поделился свежей новостью о том, что в Пигулинской церкви немцы устроили склад боеприпасов. Недолгим было обсуждение плана взрыва немецкого склада.

Прихватили ребята мешок под боеприпасы и несколько десятков метров полевого телефонного провода.

- Возле церковных ворот ходил немецкий часовой. Для удобства загрузки боеприпасов, на одном из церковных окон была выломана решетка. Сашка перевалился через подоконник, потянул к себе провод и оглядел церковь. Сколько же там было минометных мин, пулеметных лент, ящиков с патронами и прочего армейского добра!

План был прост. Нужно быстренько найти гранаты, десятка полтора гранат положить для себя в мешок, одну гранату закрепить в штабеле взрывчатки, привязать провод к её взрывателю, выбраться с мешком из окна, отбежать подальше и дёрнуть провод, привязанный к гранате...

Этой грандиозной задумке помешал общеизвестный немецкий порядок. Взрыватели хранились где-то отдельно от гранат!

Гусёнок свистом подал сигнал о том, что немец начал обход церкви, Сашка выскочил из окна и неудачливые диверсанты отправились домой. На следующий день немцы заколотили окно массивными деревянными плахами.

Пигулинская церковь осталась не взорванной. Уцелела единственная во всей округе. Видна красавица за много километров.

 

 

Много наших солдатиков было убито оружием, хранившимся в Пигулинской церкви!

 

В конце лета, граната "самопальной" конструкции, сооружаемая из противотанкового взрывателя и пехотной гранаты, разорвалась в Сашкиной руке.

Бывают на свете чудеса. Сашка выжил. Мать выходила его, но Сашка перестал видеть правым глазом и лишился указательного пальца, которым нажимают спусковой крючок карабина. Когда он поднялся на ноги, пришлось учиться стрельбе с левого плеча.

Осенью, перед приходом Красной армии, враг запалил деревни все окрестные деревни.

Сожгли немцы и в Самыкине последние, уцелевшие избы. Приехали немецкие солдаты на санях. Прошли по улице, стреляя зажигательными пулями в соломенные крыши. Загудело пламя, выбрасывая снопы раскаленных искр, добираясь до сухих еловых стен...

А тот солдат, что держал лошадь, подозвал мальчишек и попытался объяснить: "Не мы пах файер, комендант. Мы цвай хаус фюр киндер..." (Не мы зажигаем огонь - комендант. Мы два дома для детей оставим). Оставили - баню и амбар, когда-то врытый в землю какой-то из проходивших армейских частей.

Сгорела Сашкина изба. Сгорели запрятанные документы бойцов, которых ему приходилось хоронить.

Сашка сложил небольшую печурку в убежище, выкопанном в самом начале войны. Приладил дверь. Перенес немногие уцелевшие пожитки. Тесновато для семьи из семи человек, но прожить можно.

Немцы отходили на новый оборонительный рубеж. Длинная, четырехкилометровая колонна шла возле уничтоженной деревни.

Дети, женщины, старики смотрели на отступающие немецкие войска, немцы из колонны смотрели на столпившихся возле пепелища, грязных, оборванных русских.

Разные, очень разные были немецкие солдаты.

Один немец вскинул ручной пулемет и нажал спуск.

Другой солдат в прыжке вылетел из строя и прыгнул на пулемётный ствол. Благодаря этому, пулемётные пули вздыбили снег перед Самыкинцами, но никого не убили.

Деревенские полицаи - Одноглазый и Петька Вьюн ушли с отступающими немецкими частями.

Взял Вьюн с собой свою мать и свою невесту. Через неделю женщины вернулись домой избитые и оборванные. Вернулись и рассказали, что во время одной из ночевок в придорожном стоге сена, навалилась на них орава немцев, снасильничала, а ненаглядного Петеньку, добросовестного исполнителя приказаний немецкой власти, пристрелили, когда тот вздумал вступиться за мать и невесту.

Так и остался он валяться придорожной канаве, на радость воронью.

 

Разные были немецкие солдаты. Наверное, поэтому русский народ прощает многое зло, принесенное фашизмом на русскую землю. Но есть злодеяния, которые нельзя прощать!

 

Всего в семи километрах стояла деревня Ордылево.

Немцы приводили жителей к конюшне и безжалостно, словно мясники на бойне, убивали всех, не жалея ни старых ни малых.

Вопли, крики, стоны, выстрелы были слышны далеко от деревни.

И вот к деревне бежит один советский солдатик.

Кто он?

Возможно это разведчик, забывший о полученном приказе...

Возможно это солдат, родившийся и выросший в Ордылёве, отпросившийся у командира проведать мамку и сестренок...

Он бежит по околице деревни, бежит не прячась, надеясь, что ОДИН сможет положить конец ЗЛУ, чинимому в деревне. Бежит и падает, и не встает. А снег возле его груди начинает краснеть и таять от горячей крови...

 

Убитых Ордылёвцев, заносят в конюшню два местных жителя. Когда все, кто связывал их с жизнью на этой земле, лежат на зановоженном полу, когда немцы, чтобы скрыть следы своего преступления, подожгли конюшню, они расстреливают двух последних жителей деревни и уходят вслед за отступающими войсками.

Один из расстрелляных, Алексей Киселёв приходит в сознание и, истекая кровью, с раненным товарищем - Стёпой Беляковым на спине, ползет несколько километров по льду реки, до деревни Тупичино, до стоящей там нашей батареи, чтобы поторопить возмездие...

 

А Сашкиной деревне, все жители сидели в старом амбае.

Ночью в амбар заглянули два советских разведчика, в маскировочных халатах, с невиданными доселе автоматами ППШа. Разведчики расспросили о расположении немцев и попросили показать дорогу в деревню Матчино.

Разведчиков повел Пашка Марков. Дойти не удалось. Напоролись на немецкий секрет. До амбара донеслись звуки стрельбы, а затем вернулся один разведчик и Пашка в одном валенке. Потерял Пашка валенок, а разведчик потерял товарища.

Видимо, в Матчине жители пытались спрятать и спасти второго разведчика. Иначе чем объяснить то, что на следующий день наши войска нашли в одной из деревенских бань четыре тела - изувеченных, обезображенных, со звёздами, вырезанными на груди...

 

А утром загрохотали пушки, полетели над пепелищем снаряды наших орудий, громящие немецкий оборонительный рубеж.

В амбар зашел лейтенант в новенькой шинели тонкого английского сукна, отдал мешочек с крупой. Сказал: "Будьте живы. Пожелайте нам удачи. Мы сейчас пойдем...".

 

Пошли!!!

Словно серые муравьи, шли по широким заснеженным полям (от Самыкина до Борялова) многокилометровые цепи красноармейцев, редеющие от снарядов и пулеметного огня противника.

Луг покрылся телами убитых. Когда солдаты входили в небольшой лесок и скрывались от вражеских пулемётчиков, там гремели взрывы противопехотных мин, взлетали над кустарником тела, подброшенные взрывами.

Многие полегли на лугу, в леске и в кустарнике, но многие пошли дальше, под смертельным градом пуль, освобождая от врагов смоленские деревни.

Через пару недель после освобождения, в деревнях восстановилась советская власть, возродились колхозы, начала работать почта. Из Ленинграда пришла долгожданная, не совсем радостная, весточка от отца. Письмо было написано после прорыва Ленинградской блокады. Видимо, отец хотел рассказать о чем-то страшном, потому, что больше половины письма было замазано чернилами цензуры. В уцелевших строках было написано, что блокада закончилась, начали ходить трамваи, выдача хлеба по талонам увеличилась, он лежит в Мичуринской больнице, из которой вряд ли уже выйдет, а чемоданы с подарками для детей оставил у знакомых, к которым нужно будет приехать по адресу...

С наступлением весны, все, от стара до мала, деревенские жители носили семена со станции, пахали на себе землю, готовили сено для немногочисленного стада. По осени в школе начала работать школа. Уроки в школе вел, вернувшийся с фронта по многочисленным ранениям учитель, выживший в огне войны и ставший на фронте артиллерийским офицером.

Истосковавшиеся по учёбе сельские ребята ловили каждое слово на уроках литературы, физики, истории...

Иногда учитель отвлекался от предмета и рассказывал о мужестве своих товарищей и зверствах фашистов, которые довелось видеть на фронтовых дорогах.

Ребята рассказывали о войне, виденной детскими глазами, о погибших или пропавших без вести отцах и братьях, о сестрах, угнанных в неметчину и, слушая их рассказы, мрачнел видавший виды фронтовик и перекашивалось, от нервного тика, лицо бывшего артиллериста.

В конце зимы, возвратившегося из школы Сашку встретил милиционер: "У тебя есть винтовка? Неси сюда. Собирайся, поедем в район".

Сутки просидел Сашка в ожидании допроса, три часа просидел в кабинете следователя подробно расспрашивающего о каждой минуте, о каждом шаге паренька за позавчерашний день.

Уставший следователь спросил о Сашкиных планах. Сашка ответил, что хочет, несмотря на ранение, служить в армии.

Хорошо, сказал следователь, я помогу тебе попасть на фронт, но и ты помоги мне.

В Вашем сельсовете убили женщину, складывающую возле дома дрова. Я напишу, что это сделал ты, не нарочно, что у тебя случайно выстрелил карабин, а потом поедешь домой, чтобы через недельку отправиться бить фашистов.

Сашка представил, как он в белом полушубке, бежит в атаку, швыряет гранату, прыгает в траншею и поливает автоматным свинцом фашистов. Мстит им за всё зло, которое принесли враги на Сашкину землю...

 

Сашка расписался в протоколе и его, довольного, повели в общую камеру.

 

"Дурак, лопух, раздолбай" - это были самые невинные слова, которыми называл Сашку бывалый урка, сидевший в камере и услышавший Сашкин рассказ о допросе у следователя - ты что наделал? Ты зачем в мокрухе расписался?

...Ранним утром, сидя в пересыльной тюрьме, с этапом на Таймыр, Сашка услышал, что на улице началась пальба из пистолетов, винтовок, автоматов.

Так Сашка, тюремная охрана и ЗЕКи встретили день долгожданной, Великой победы.

 

Победу праздновали и в родной Сашкиной деревне.

Охотник Анатолий Мумин перебрал лишнего, потерял осторожность и сквозь пьяные слёзы повторял "Шурка, Шурка то, за меня сидит, за меня сидит, мой грех".