Крестик от грозного (Сценарии)
РАЗВЕРНУТЫЕ СЦЕНЫ ИЗ РУКОПИСИ:
«УГОРЬ» (серия 4)
«БАРОН» (серия 32)
«ВОЗМЕЗДИЕ» (серия 50)
Из серии 4 (развернутая сцена из рукописи «УГОРЬ»)
Автор: Анатолий Максимов
Гибель штурмана полка.
Пока я служил в авиадивизии, пришлось пережить несколько авиакатастроф. Меня, как человека с инженерным образованием и молодого чекиста-контрразведчика, направляли в комиссию по расследованию происшествий в качестве представителя особого отдела.
Однажды я сидел в помещении отдела и писал очередной отчет о встрече с одним из моих помощников. Гул самолетов идущих над нашим домиком на посадку не смущал меня - привык. Работу прервал начальник, бросив короткое "Зайди…".
- Разбился штурман полка. Беги на КП и забери магнитофонную пленку с записями переговоров по радио руководителя полетов и штурмана… Торопись…
С тревогой на сердце я пулей вылетел на дорогу, ведущую к аэродрому. Бегом примчался на КП - командный пункт, где руководил полетами командир полка, соратник Бориса Сафонова по войне на Севере. Полковник был бледен и глубоко затягивался сигаретой. Я знал, что со штурманом они были друзьями. За год до войны прибыли они сюда, в морскую авиацию, и всю войну сражались летчиками-истребителями в небе Заполярья над Баренцевым морем. Но дело есть дело, и я изложил просьбу моего начальника.
- Что, слетается воронье…, - грубо проговорил полковник и добавил с горечью,- теперь мне крышка – уволят. Это уже, лейтенант, четвертого за два года я провожаю на тот свет. Бери плёнку… И докладывай…
Когда я шел, уже не так быстро, в отдел, навстречу мне неслась толпа женщин. Их рыдания и крики были слышны издалека. Были среди них и полуодетые и одетые кое-как. На ветру полоскались цветные фартуки домохозяек. Лица жен летчиков были искажены горем. Как так, удивился я? Ведь прошло всего несколько минут с момента происшествия? Позднее я узнал, что самолет упал на виду поселка, не дотянув до посадочной полосы метров двести. Упал в болото и перевернулся. Через двадцать минут трактор поставил пятитонный истребитель в нормальное положение. Но штурман уже был мертв. После опрокидывания самолета, он потерял сознание, ударившись лбом о прицел, а затем завис на ремнях сидения и перекрыл ими артерию на шее.
Женщины не знали, кто погиб и потому бежали за страшной вестью сами. Бежали инстинктивно - горе объединяло их. Они пробежали мимо меня, кажется, даже не замечая. Видимо, мой спокойный вид и медленная походка могли говорить о том, что я не был в курсе дела.
Созданная комиссия включала в себя специалистов из: разных областей профессиональных знаний, но в целом ей предстояло ответить на три основных вопроса, естественно, аргументировано: не была ли катастрофа результатом ошибок летчика при пилотировании самолета? Не случилась ли катастрофа из-за поломки двигателя или приборов навигации, управления? И, наконец, не было ли злого умысла, приведшего к гибели самолета? Последнее было по моей части.
На первый вопрос акт готовило командование авиадивизии, на второй - авиаспециалисты, а диверсионный вариант - мы, чекисты особого отдела, в данном случае в моем лице.
Пока создавалась комиссия, я, уже через час после трагедии, сидел и изучал магнитофонную запись. Особенно того участка ее, который касался аварийной ситуации - обстановки вплоть до гибели летчика.
Прослушав несколько раз пленку, я сделал первую запись на листе бумаги: "Из вахтенного журнала радиорубки командного пункта…" Я выбрал всего шесть минут. Триста шестьдесят секунд трагического полета. Итак, КП - командный пункт управления полетами, руководитель - номер 32; 754 - штурман полка. Дальше шла расшифровка переговоров.
Время: 14.14.
КП: 754, вам зона 20. 754, вам разрешаю взлет с левым разворотом…
Время: 14.32.
754: Я - 754. Трясет двигатель.
КП: 754, проверьте температуру?
754: Температура - ноль, я - 754.
КП: 754, пламя есть? 754' Да нет, не пламя» с мотором что-то...
КП: 754, задание окончил?
754: Задание окончил. Сильно трясет двигатель... Я - 754.
КП: 754, повнимательней, повнимательней... Смотри за удалением от аэродрома. Иди к точке, иди к точке... Высоту не терять...
754: 32, я над точкой. Высота - 2000. КП: Смотреть внимательней - всем, всем...
754, что у вас там? 754, вам посадка с ходу. Внимание, внимание, всем разлетаться...
754: Я - 754, прохожу над вами. Я над точкой.
КП: Кто прошел над стартом, точкой?
754: Я - 754.
КП: 754, заходите на посадку. Как вы? 754: Нормально, нормально... Трясет немного..., Я-754.
КП: 754, не растягивайте коробочку"… Заходите
на посадку… 754: 32, прогони 775 на второй круг. Я поменьше
"коробочку" сделаю... 32, 32, прогони его... КП: Кого прогнать?
754: 32, прогони того, кто после третьего разворота. Я меньше "коробочку" буду делать. Я -754.
КП: Кто сделал третий разворот? На связь? 775: Я - 775. Я успею еще... КП: 775, срочно уйдите..., уйдите... На третьем развороте уйдите. Сейчас 754 идет на вынужденную посадку...
754: Я сразу на третий разворот... Я - 754. КП: Сразу на третий? Правильно...
754: 775, смотри, буду проходить мимо тебя...
Спокойненько...
КП: Кто на третьем, повнимательней...
775: Я - 775. Вижу его... КП: 775, заходи на посадку следом за 754. Он подходит к четвертому развороту.
754, как у тебя? Шасси и щитки выпустил?
Двигатель работает? 754: 32, работает, трясет сильно...
КП? 754, не вздумай только сектором газа шуровать. Шасси выпусти... шасси выпустил? 754: Шасси выпустил... Щитки полностью... Воздух есть. Я - 754.
Время: 14.37.
754: Остановился двигатель. Я - 754.
КП: 754, как расчет на посадку? 754: С подтягиванием - будет нормально...
КП: Подтянуть! Под... Под... 754: Не на чем! Не на чем!
КП: убрать шасси... убрать шасси...
Подтянуть, подтя... 754: Ой..., ма-ма...
Прослушав запись в первый раз, потрясенный, я долго сидел молча. Голоса, их интонация, отдельные фразы роились в голове. Перед глазами стояло лицо штурмана полка, всегда приветливого и жизнерадостного человека. Наконец, стал осмысливать и записывать услышанное. Так родилась эта запись - стенограмма, которую нужно было приложить к акту.
Здесь необходимо небольшое пояснение. Дело в том, что прежде чем садиться на аэродром, самолет строит "коробочку" то есть делает вокруг посадочной полосы расчет, облетая ее с четырьмя разворотами.
Штурман - отличный фронтовой летчик. Он сделал сотни вылетов, боевых вылетов над Баренцевым морем в годы войны - остался жив. Несколько лет назад, спасая МИГ с остановившимся двигателем, то же остался жив. За этот подвиг тогда его наградили золотыми часами, которые он с гордостью показывал мне. А нынче? Не получилось, не дотянул. Но почему? Не хватило нескольких секунд? Да, была проволочка с посадкой и, что греха таить, растерянность руководителя полетов, точнее его нечеткость в руководстве ситуацией. Именно об этом рассказала магнитофонная запись.
И еще. Ели бы у него были убраны шасси, то самолет, попав в болото, не перевернулся бы... Ох, уж это "бы"! Но история "бы" не признает. Шасси убрать - это несколько секунд. Их-то у штурмана и не было.
Спокойный голос штурмана. Чёткие, уверенные сообщения о состоянии двигателя и условий полета вокруг аэродрома... И временами срывающийся на крик, голос руководителя полетов, полковника - фронтового друга штурмана.
Сердцем впитав содержимое пленки, до меня дошел смысл фразы полковника: "... теперь мне крышка, уволят..." Даже мне, непрофессионалу в лет ном деле, было ясно, что руководитель полетов в этой ситуации оказался не на высоте.
Расследование показало следующее. Реактивный двигатель вышел из строя, остановился в воздухе - это было основное зло в эксплуатации "МИГов". Фабричный брак в лопатке турбины. Уже работая в разведке, мне приходилось ставить источникам задание на технологию изготовления надежных лопаток для турбин реактивного двигателя. Причем такие задания были и через пять и через десять и даже двадцать лет.
Когда лопатка турбины отрывалась, то она попадала между вращающимися частями двигателя, начиная разрушать его. Так и случилось и в этот очередной трагический раз. Двигатель встал - до посадочной полосы не хватило 2-3 секунд.
Хоронили штурмана тяжело. Поселок притих. Короткий путь от Дома офицеров, приземистого одноэтажного здания еще времен войны, до кладбища погибших летчиков сопровождало все население поселка - скорбная традиция, заложенная еще до войны, продолженная в годы войны и теперь, в послевоенное время.
Красивый и мужественный человек, классный летчик до последней секунды не потерявший самообладания, уходил от близких и товарищей навсегда. Уходил в землю, которая была столь желанной в его последнем полете и столь опасной при встрече с ней. Война закончилась – война продолжалась…
Последний путь: рвущие душу звуки оркестра, приспущенное знамя с боевыми орденами на его полотнище, прощание родных и друзей, залп из винтовок, горсть земли от каждого из присутствующих. И вот - всё. Глухой рокот комьев о крышку гроба, темные пятна на алой обивке его... Скупые слезы у мужчин и рыдания женщин, как бы говорили: сегодня мы хороним твоего, а завтра...
Из серии 32 (развернутая сцена из рукописи «БАРОН»)
Контрольный эксперимент
По его серьезному виду я понял, что он говорил мне не экспромтом, а высказывал хорошо продуманные мысли. И не верить ему я не мог.
Он не ошибся: это случилось через двадцать три года после этой беседы в Швейцарии и так же весной — три страны из бывших "братьев на век" были приняты в НАТО. Именно те самые три страны, которых Америка стремилась оторвать от соцлагеря первыми — в 1956, 1968, 1980 годах!
В таком невеселом состоянии духа мы прибыли в Женеву, где накоротке посидели в кафе и, после нескольких бокалов вина, оговорили вызов Барона на встречу. Барон видел мое расстроенное состояние и, как истинный джентльмен, попытался сгладить свою прозорливость.
— Максим, я ведь старый человек и мой ум иногда серьезно тревожит меня, но век наш, нашей Земли, кончается, а проблемы между народами остаются. Я буду искать доказательства "заговора Америки против мира" и, конечно, против твоей Родины.
Как всегда, мы расстались, довольные друг другом, но не довольные делами в мировой политике.
Через несколько дней я был в Союзе, Москве и в Ясенево.
— Михаил Иванович, — оказавшись в кабинете шефа НТР, начал докладывать я, остро переживая возможные трудности с реализацией щепетильных материалов, — от Барона получена разведывательная и контрразведывательная информация. Здесь — все собрано, включая аннотации к документам.
— Что-нибудь остроактуальное? — спросил генерал.
— Кое-что на уровне тревожных предположений, Михаил Иванович, а вот одно…
Я инстинктивно отдалял момент, когда под сомнение может быть поставлена репутация Барона, добросовестного и порядочного человека, доверившего нам свои надежды на укрощение аппетитов США. Его могли обвинить в дезинформации нашей стороны — Советского руководства. Тогда, с тоской думал я, в его досье появится короткая справка, в которой будет сказано: "замечен в провокаторской деятельности и подозревается в контактах со спецслужбами противника". И уже никогда я не выйду к нему на связь. Никогда! Будет попрана вера рядового Земли в разумное начало моего государства в лице его правительства.
О себе я не думал, ибо еще десять лет назад меня обвиняли в "подрыве авторитета минвнешторга" и даже стоял вопрос об увольнении меня из органов госбезопасности. Но я был счастливый человек: работать без оглядки помог мне ГРАД.
И вот сидя перед глубоко уважаемым мною генералом и единомышленником, я должен был, лучше сказать, обязан был вовлечь его в сложнейшую историю с информацией о будущем нашей страны. "Рубикон переходить было нужно" и я его перешел.
Тяжелый разговор о предположении Барона по развалу соцлагеря начался.
— Михаил Иванович, — чуть не заикаясь стал рассказывать я о предположениях моего английского друга, — Барона тревожит проблема гегемонии США, и пострадает его Британия. Это случится, если развалится социалистический лагерь.
Генерал не дал мне договорить и резко спросил:
— Что?!
Генерал встал из-за стола и наклонившись ко мне повторил.
— Что ты сказал, Максим? Твой Барон зашел слишком далеко! Садись.
Как положено в армии, я так же стоял перед моим генералом. Генерал указал на стул, видимо, меня приподняло с него, когда, как ошпаренный, вскочил мой шеф по ГРАДу.
— Максим, об этих намеках — никому, ни полслова. Приказываю.
— Михаил Иванович, да кому я могу сказать — это ведь все по линии ГРАДа. Только вы и я, да еще начальник разведки.
— Вот именно, Максим, ты и я, но не начальник разведки — он…, он…, — начал тянуть генерал, — он не имеет права собирать такую информацию. Сам намек, что Барон думает так, навсегда разлучит нас с ним.
— И что же делать, Михаил Иванович?
— Не форсируй эту тему с Бароном это — во-первых, а затем — все же выслушай его, но не столько его мысли, сколько доказательства таких намерений и конкретных шагов. Запада… Понятно?
— Все ясно, — ответил я, вспоминая расстроенное лицо Барона, когда он высказывал свои "крамольные" мысли о будущем соцлагеря.
— Кстати, Максим, ты эту беседу, ну о нашем будущем, обобщил?
— Да, Михаил Иванович, справка — в папке под названием "1956, 1968, 1980, 1992…"
— Это что еще за… коды?! — чуть не рявкнул генерал, явно смущенный фактом наличия более чем странной информации. — Зачем это?
— 1956 — Венгрия, 1968 — Чехословакия, 1980 — будет Польша, 1992 — …, я сделал паузу, но затем решительно сказал, глядя генералу в глаза, — 1992 — мы, может быть мы. Я свободен?
И не дожидаясь согласия генерала, вышел из кабинета.
Через несколько дней, встретив генерала в коридоре, он, без тени эмоций, сказал мне, чтобы я готовился к выезду на Запад с главной целью: встреча с Бароном, но под прикрытием операции "Схватка", как это было сделано в мой последний визит в Швейцарию.
Серия 50 (развернутая сцена из рукописи «ВОЗМЕЗДИЕ»)
Неподсудны!
Тяжеловесный механизм германского правосудия изучал "дело Серба" и, как в случае с Сербом-французским, пытался найти нити заговора, но...
Характерной особенностью судебного разбирательства было стремление правоохранительных органов Германии максимально точно определить степень вины подсудимого и ущерба, нанесенного обществу к государству, а в данном случае — депутатам и рейхстагу. Однако кроме нарушения ритма работы законодательной власти и морального стресса, инкриминировать Сербу-германскому ничего не могли. Смягчающим обстоятельством, кроме того, был его добровольный отказ от акции и сдача властям.
В факте террористической акции не хватало главного: действия. Замысел имеется, подготовка к реализации замысла — на лицо, но отказ Серба осуществить его, свой чудовищный план повреждения только что отремонтированного здания рейхстага?!
В результате расследования пришли к выводу, что "дело Серба" нужно передать в суд с "окраской": нарушение общественного порядка и принуждение государственных лиц к отказу от выполнения профессиональных функций путем угрозы насилию. При этом с точностью до пфеннига немцы подсчитали убытки, которое государство понесло от простоя депутатов, покинувших здание рейхстага по требованию Серба. Защитники Серба, а их было двое и оба от "зеленых", активно давили на судебные органы, пытаясь снять с Серба обвинение в угрозе государственному устройству, как этого требовал обвинитель, выискивал политическую подоплеку в деянии сербского патриота. Однако, как поговаривали, именно канцлер Шедер требовал освещать "дело Серба" с позиции "политической угрозы германской государственности".
С первого же заседания стало ясно, что Серба не столь интересует его личная судьба после суда, сколько аргументация мотивов в его поведении на площади перед рейхстагом. Газетчиков и телекомментаторов насторожила первая фраза в момент опроса Серба сторонами судебного разбирательства. Апеллируя к присутствующим, он сказал:
— Нельзя понять мотивы моего поведения в отрыве от событий на Балканах. Еще великий военный стратег Германии Клаузевиц говорил: "Нельзя понять войны, не поняв эпохи". Моя "эпоха" — это "балканская бойня", в которой Германия по морально-этическим, в первую очередь, мотивам ни в коей мере не должна была участвовать... Живо поколение, которое помнит гитлеровские бомбы и оккупацию. У каждого серба есть счет к немцам, причем личный.
Судья прервал слова Серба и потребовал отвечать более конкретно на вопросы о мотивах своего поведения, когда бензовоз оказался на ступенях рейхстага. Серб с достоинством сослался на уголовный кодекс и назвал статью, по которой подсудимый имеет право "при защите своих позиций в свершении противозаконных действий обращаться к историческому прошлому".
— Господа, мое сознание воспитано на истории отношений Германии и Югославии. Я хотел и очень надеялся, что точка над "и" была поставлена в сорок пятом... Хотел этого и германский народ. Этого хотели все канцлеры Германии, кроме последнего — Шедера.
Судья постучал молотком, призывая Серба к конкретности.
— Господа, чтобы понять, чем руководствовался мой разум, когда я готовил и совершал, как здесь говорят, "нападение" на рейхстаг, нужно возвратиться в Нюрнбергский трибунал.
Судья был вынужден "терпеть" Серба, так как остерегался быть обвиненным в нарушении прав подсудимого защищаться в рамках закона. Поэтому Серб продолжал.
— Я приведу цитату из беседы американского посла в Австрии с фон Папеном, который в 1934 году уже не был канцлером, но состоял на дипслужбе у Гитлера. Вот оно:
"В самой неприкрытой и циничной форме он стал рассказывать мне о том, что вся Восточная Европа до границ Турции является внутренним пространствам Германии, и что его миссия заключается в том, чтобы способствовать установлению германского политического и экономического доминирования над всей этой областью".
И далее Серб добавил:
— Фон Папен сказал послу, что "германское правительство твердо решило добиться установления контроля в Южной Европе, и ничто не может его остановить".
На протестующий жест со стороны обвинителя в адрес судьи Серб ответил, что аналогии в том и нашем времени возможны, а степень их правомерности определяют присяжные заседатели. И он продолжил:
— Сегодня роль "политического захватчика" Южных земель Европы выполняет Америка, но не в прямом пока, а косвенном виде - насаждении новых порядков в "зоне интересов штатов", которыми для этого государства стал весь мир.
Судья подозвал защитников и попросил их убедить Серба говорить по существу. Серб оживился.
— Суть моего выступления заключается в том, что насилуют мою прародину, причем коллективно — 19 стран, и на виду у всех. Насильники вооружены правом силы, а я лишь правом справедливости. Но и кроткая лошадь встает на защиту самого дорогого, что у нее есть, — жеребенка. Хотя ее силы перед волками не равны... План "Грюн", говорил гитлеровский генерал Йодль на суде в Нюрнберге, "являлся окончательным решением Гитлера скорейшего уничтожения Чехословакии". А план натовцев? Разбойный план? Вдумайтесь, господа присяжные, на Сталинград в годы войны асы Геринга сделали всего 2 000 самолетовылетов, а на Югославию — до 750 в день!
Наконец, судья решился: он не мог терпеть сравнения не в пользу демократического государства, коим была Германия сегодня, и потому сделал перерыв до следующего дня. Однако адвокаты Серба дали интервью прессе и телевидению, пояснив, что им мешают правильно организовать защиту клиента, который стеснен в объяснении причин своих действий с бензовозом.
Телевидение немедленно отреагировало, организовав опрос общественного мнения: "дать или не дать высказаться Сербу?" Мнение немцев сказалось в пользу Серба, хотя и с незначительным перевесом. И судья сдался.
На следующем заседании Серб обратился к обстоятельствам германского нападения на Югославию в 1941 году. Он снова цитировал документы их Нюрнбергского процесса:
"25 марта 1943 года по случаю присоединения Югославии к тройственному пакту германское правительство подтвердило решимость Германии всегда уважать суверенитет и территориальную целостность Югославии. Но на следующий день, 26 марта в результате государственного переворота в Белграде новое правительство денонсировало этот пакт..."
И далее Серб пояснил, что в документе говорится, как недовольный Гитлер поступил с Югославией:
— Шестого апреля, говорится в документе,
"германские силы вступили в Грецию и Югославию без предупреждения, и Белград был подвергнут бомбардировке германскими ВВС. Это вторжение происходило настолько быстро, что даже не было времени предварительно спровоцировать какие-либо "инциденты" и опубликовать "подходящее" политическое объяснение..."
И далее Серб воскликнул:
— Господа, в случае с "балканской войной" "объяснения", точнее ультиматум, были подготовлены в одностороннем порядке, но он был столь мал по убедительности, что не мог прикрыть собой "балканскую бойню".
В последнем слове Серб был краток и закончил словами из заключительной речи главного обвинителя от Великобритании в Нюрнберге.
— Харли Шоукросс отметил в своей речи, что ему, я цитирую: "хорошо запомнились слова подсудимого Франка: "пройдут тысячелетия, но эта вина Германии не будет смыта!" Так вот, господа, казалось бы, боль народов Европы от катастрофического разорения их родных мест и массового пренебрежения к жизни миллионов за пятьдесят лет стала притупляться. Но канцлер Шедер напомнил о "махровом тевтонизме" немцев и повторил "подвиг" Гитлера, послав кресты-несущие самолеты на Югославию. Новое тысячелетие открывается "балканской войной".
Журнал "Шпигель" поместил фотографию фашистского преступника Франка на Нюрнбергском процессе, с которой он обращается к Шедеру со скамьи подсудимых, со словами:
"Будет ли смыта вина Германии и в последующие тысячу лет? Или вам придется сесть со мною рядом?!"
Другие газеты и журналы по-своему комментировали высказывание Франка, а сербская диаспора в Германии устроила демонстрацию у стен суда, по-разному обыгрывая участие Германии в "балканской войне" и цитируя высказывания Серба-германского.
Комментарии