Конкурс 2014КинопремияКиноклубАкции
Все работы

Конкурс 2014

Журка (Cценарий кино)

Абрамов Николай Гаврилович

Абрамов Николай Гаврилович, литературный псевдоним - АНГ, подполковник запаса, член союза литераторов, родился и вырос в Курской области.

0 %

ЖУРКА

Автор: Николай Абрамов

 

Глава 1. Карагод

Уставшая, измученная, вымирающая русская деревня, гнулась, сгибалась, надрываясь продолжала жить и тащить непомерный груз строящегося социализма. Продразвёрстка, продналог, коллективизация, раскулачивание, закрытие церквей прошло тупым, зазубренным ножом по душе каждого человека, живущего на этой многострадальной земле.

Но люди жили, работали, растили детей и верили в лучшую долю. И эта неистребимая вера давала силы, укрепляла и помогала выживать и радоваться самой жизни, какой бы она не была. И фундаментом этой веры были народные традиции, доставшиеся от предков, пронесённые через века, помогающие жить, укрепляющие дух и тело, и дающие силы радоваться, а иногда даже и веселиться.

Бывало, на Троицу собирались на беличанском лугу больше тысячи людей, из трёх окрестных деревень. Бились стенка на стенку молодые и зрелые мужики, а вечером безудержно плясали «Тимоню», когда в едином порыве, несколько сотен человек, подпрыгивали и отплясывали в три ноги под звуки гармошки, рожка, кугикал, скрипки и балалайки вперемежку с задорными, бьющими под дых частушками.

Трах-тады-дах, тады-дах-то. Трах-тады-дах, тады-дах-то.

Поехал Тимоня жениться,

Привязал он к заду корытце,

А корытце телепается,

А Тимоня матюкается.

 

Мы не сеем и не пашем,

А валяем дурака.

С колокольни этим машем,

Разгоняем облака.

Трах-тады-дах , тады-дах-то. Трах-тады-дах, тады-дах-то.

Девчата в ситцевых платьицах, стройные и улыбчивые, такие же приятные, как цветочки в их венках на голове, сплетённые из разных пахучих трав и цветов и красиво переплетённых с их длинными волосами. Группами по три, четыре прогуливались по опушке леса, чуть поодаль карагода, вдоль излучины реки. Парни провожали их горящими глазами и засветло, пока не решаясь подойти. Ребятишки через кусты прыгали, пихались, толкали друг друга, а иногда, как бы ненароком, и девчат постарше. Те на них не обращали внимания и продолжали прогуливаться, давая возможность выбрать для себя парня постарше.

Изредка перекрывая шум и гулкое отплясывание, доносились звонкие голоса беличанских девок, которые славились на всю округу независимым нравом и едкими частушками. Но работящие были и дебёлые девки. Многих из них взяли себе в жёны через речку станционе.

И вновь резко над речкой, в вечерних сумерках, подхваченные задорными голосами, донеслись и сюда к опушке леса весёлые припевки:

С неба звёздочка упала на душистую сирень

Проводи меня до дома

Неужели тебе лень.

Ох, милёнок дорогой,

Что же ты не женишься,

А моя судьба с тобой –

Никуда не денешься.

Ох, подружка моя

Давай поменяемся,

Ты с моим, а я с твоим

Вечером слатаемся.

Мене милый изменяет

На недели три раза,

Потускнели от измены

Мои синие глаза.

На закате солнца подходят кучками и по одиночке, управившись по хозяйству, загнав скотину и птицу, всё больше и больше народа. Вливаясь в людской водоворот карагода, они сходу начинают отплясывать, понуждая и тех, кто пришёл раньше не слабеть и не останавливаться. Разгорячённые, румяные бабы, вспотевшие мужики, расставив руки в присядку, а затем высоко подпрыгнув, плясали неистово, даже с остервенением, подзадоривая друг друга припевками и понятными жестами. В едином порыве колыхалась и гудела разудалая, тысячная толпа.

Посереди карагода, немного осоловевший, стоял здоровенный мужик Март Романович, высоко подняв над своей рыжей, кудрявой головой кисти рук, вращая выпученными белками глаз, подпрыгивал вместе со всеми и выдыхал нутром словно из глубокого колодца «Гоп-ки». Доносились вдоль речки, до крайних домов отдельные слова песен, звуки наигрышей рожка, кугикал и пронзительный свист подвыпивших парней.

Поодаль, там на косогоре, ходили кучками мужики и молодые ребята с Батовы. Этим лишь бы подраться, придираясь к беличанам и огрызаясь со своими станционами. Петя Дротяной с дружками уже побили камышанских и ходили прицеливаясь к другим с их деревни. У них были старые счёты. В том году на покосе, на берегу нашли утром, скинутым наполовину в воду их дружка Куциню с пропоротым ножом боком. Еле выжил тогда. Кто сделал не нашли, но подозрения были. Так что должок остался.

А вот и Семыкина Маруська с подружками прохаживается, зыркает по сторонам. Вроде и замужем, а всё не как не успокоится. Пётр Маркелович со сватами и сыновьями подошёл поближе. Уважаемый человек. Живёт открыто, честно. А вот и кум его подошёл, Тимофей Стеблев. Мастеровой человек. Дуже большой умелец по плотницкому делу, советуются с ним.

Там в дали Звягин Трофим с мужиками балакает. Договаривается тёлку на осень, на завод что бы оставили.

Возле сосен шушукают, а разом даже и кричат Харлам с Митькой и к ним Пашка Ершов подошёл. Ох, и паскудные мужики. От этих добра не жди. Первые бандиты в округе, конокрады. Один у Махна был, другой то же с какой-то бандой скитался. Работать ленятся, а жить хотят хорошо. Видно опять что-то затевают. Боятся их люди, связываться не хотят, а то и спалить могут.

Любил народ это время и эти праздничные деньки и целиком от мала до стара предавался отдыху, веселью, танцам. Музыка, частушки неслись вдоль речки и по лугу до самого леса, а в другую сторону до крайних домов. Музыкантами, которые полностью выкладывались, руководил дед Федичка. Он был виртуоз играть на рожке. И вот опять вставил новую сопелку, взмахнул рукой, бросил пальцы на рожок и вздрогнула толпа, качнулась и в такт кугиклам пошла отплясывать трепака. А девки, стараясь перепеть гармошки, дружно закричали озорные частушки. Солнце уже зашло. Смеркалось.

А карагод продолжал бурлить, захлёстывая в свой водоворот всё новых и новых людей. Народ понимал и очень любил праздник Троицы, он был в июне, когда сев прошёл, а уборка не начиналась. Когда всё цвело и благоухало.

 

Обустроить новый дом – счастье

Новые выводки птиц, подросли телята, жеребята, ягнята уже самостоятельно паслись на лугу и примыкающей к огородам леваде. Как раз был момент затишья, отдыха перед покосом, заготовкой сена, уборкой зерновых, свеклы, овощей. Сбором орехов, диких груш, яблок и грибов.

Глава 2. Цыгане

Однажды вечером, когда стадо коров пригнали с пастбища и народ ещё не собирался спать, переговаривался перед домами, а некоторые расположившись на поваленной раките, вокруг которой сновали неугомонные ребятишки, обсуждали последние новости, показалось несколько всадников в красных рубахах, перетянутых широкими кушаками, с длинными черными, кудрявыми волосами, они стали разговаривать с людьми возле крайнего дома.

Один из них, на сытой, вертлявой лошади, подъехал к мужикам и, широко открывая белозубый рот, стал спрашивать, как им проехать на Белую. Ему сказали. Следом появились кибитки, запряжённые одной или парой лошадей. На повозках, с перекосившимися дугами, обтянутых кусками брезента, на кучах тряпья, подушек и одеял, из разноцветных лоскутов, сидели, прыгали, возились друг с другом разновозрастные ребятишки. Постарши шли рядом с телегой, подгоняя жеребят и зыркая по сторонам белками чёрных глаз. Сзади телег болтались вёдра, были прибиты ящики, в которых находилась различная живность: куры, гуси, прихваченные на лугу или в соседней деревне. В одной из проезжающих кибиток хрюкал в ящике, довольно большой поросёнок

В середине, запряжённая пара гнедых в яблоках лошадей, легко двигалась, заметно выделяясь среди других своим новым верхом, кибитка, в которой, положив на дышло ноги в хромовых коротких сапогах, сидел грузный седоватый цыган, небрежно подёргивая вожжами. Было видно, что он не простой, а может и самый главный здесь. К нему подъезжали верховые, поговорили, он махнул рукоятью кнута вперёд и движение продолжилось. Цыганки, по нескольку человек, вперемежку с детьми по старше, шли рядом. Молодые цыганки ехали, кормили грудью и одновременно распевали песни под аккомпанимент двух гитаристов на соседней повозке. Вся эта шумная, пёстрая, галдящая ватага, разноцветной лавиной двигалась по шляху. Тут же бегали несколько собак.

Но особенно понравилась Петру Маркеловичу, стоящему с мужиками возле своего дома, крайнего от шляха, здоровая серая, с коричневыми подпалинами, небольшими остренькими ушками, сука, за которой бежали три, уже большеньких, похожих на неё, щенков. Он не удержался, подбежал и хотел схватить одного из них. Она оскалилась, зарычала и бросилась к нему. Он едва успел отскочить.– «Не трогай» – сказал цыган, сидящий в телеге «Загрызёт, она волка не боится». «А как щенка получить?» «Да уж всех их ждут, когда подрастут. Большой спрос на них». Он огрел кнутом остановившуюся лошадь, и она резво догнала и заняла своё прежнее место. Парнишка, сидевший сзади, свистнул, и щенки быстро побежали за телегой.

Приближаясь к улице, пересекавшей шлях, несколько цыганок пошли по обеим сторонам улице, приставая погадать, поглядывая, что можно спереть, кого обмануть, кому пообещать хорошего жениха или счастливую долю. Большие серёжки раскачивались при каждом повороте головы, руки все унизанные серебряными, золотыми а может и медными, кольцами, ловко тусовали колоды карт, предлагали купить манисты, разноцветные платки и приворотное зелье. Цыгане здесь были не в диковинку.

Деревня была большая, рядом проходила железная дорога, шёл через неё большак на Белую, а дальше на Украину. Так что люди здесь видели всякое, цыган не боялись, но относились к ним с недоверием, зная их воровской нрав. Раз, два в год становились они здесь табором. Проехав деревню, они повернули влево к реке и остановились на лугу у перелеска. Отпрягли коней, стреножили их и пустили пастись Подростки за ними присматривали на рассёдланных лошадях, объезжали табун, а иногда, пускаясь галопом до самого леса, виднеющегося вдали.

Вечерело, развели костры, готовили еду. Слышался перезвон гитар, ржанье лошадей, плач детей, девичий смех.

Смеркалось, от проходящих, возле костров, цыган, появились длинные, чудоковатые тени. В таборе была дюжина кибиток, около двадцати лошадей, несколько жеребят и человек пятьдесят народу, вместе с детьми. Ребята несколько раз наперегонки скакали до леса и обратно, горцевали возле лагеря, поднимали лошадей на дыбы и опять неслись галопом по лугу.

Ночью постучали. «Петро, Петро», – теребила его жена. На улице слышался непонятный разговор. Он встал и, ещё в дрёме, в исподнем белье, подошёл к окну. «Хто?». «Мы цыгане, выйди», – и опять забормотали по-своему.

Он натянул штаны, вышел в сенцы, нащупал в углу колик с набалдашником, стоявший здесь всегда, откинул щеколду и вышел, «Што у вас?» – спросил Пётр, подходя поближе, «Упал с лошади»- показывая на пацана, сказал цыган, в котором он узнал хозяина собаки, «Помогать надо». Рука была вывернута в локте, а второй рукой он поддерживал её, постоянно шмыгая носом и кривился от боли. Видя такое дело, промедление тут не гоже.

«Пойдём к сестре», – сказал Пётр Маркелович и зашагал по улице. Небо было звёздное, дождя не намечалось, идти было хорошо. Все тронулись за ним. Сестра жила недалеко, она была старше его, жила одна, ещё две сестры были замужем и жили в соседней деревне. Пролез под вишню, постучал по раме в окно. «Матрёна, выйди, горе у людей». «Счас», – донеслось изнутри и через некоторое время загремел засов и дверь открылась. Зашли в хату. Видно было, что она ещё не спала.

Каждый вечер, как управится по хозяйству, молилась она за мужа, сгинувшего по доносу на стройках «Волгобалта». И день и ночь думала о нём, не зная, жив ли он, или давно уже отдал богу душу. Сняв пузырь, зажгла трёхлинейную лампу, подвешенную к потолку, посадила пацана на диван и стала осматривать руку. Отец поддерживал его. Переминаясь, цыгане стояли у порога. Петро сел на скамейку, стоявшую у стены у стола. Хата была небольшая, мазанная, чисто побеленная. Кровать за занавеской была не разобрана и накрыта домотканым покрывалом.

Бабка Мотя, как звали её все, была известна в округе как костоправша и большая молитвенница. К ней ехали из соседних деревень и даже из далека, и из города, не доверяя врачам. За своё лекарство денег не брала. А если случалось, оставляли всё же, относила в Беличанскую церковь, своей в деревне не было. Она поглаживала руку, ощупывала своими цепкими, узловатыми пальцами. «Вывих большой», – сказала она, – но ничего, управим», – и стала шептать молитву. Рука в локте почти не гнулась и сильно опухла. Перебирая левой рукой, сжала пальцами на середине сустав, а правой, резко, с разворотом, дёрнула на себя. Малец закричал, начал хватать ртом воздух, побледнел и откинулся на спинку дивана. «Щас, святой водички дам, получше будет» – и вынесла из-за печки полстакана воды. Он выпил, лицо порозовело, видно было, что ему полегчало.

 

Хату мазали всем миром

Бабка Мотя объяснила, как примотать к руке согнутую палочку и держать руку в покое, не напрягать и, с божью помощью, через месяц всё заживёт и рука будет как прежде.

Цыгане поклонились и вышли. На следующий день с рассвета начали выгонять коров со дворов в стадо на шлях. Люди стояли возле крайних домов, ожидая пастуха. С пригорка было видно , как сворачивался табор. Запрягали лошадей, суетились люди. Поехали первые верховые и, следом за ними вытягивались повозки.

Отделившись от них в деревню скакал всадник. Пётр Маркелович как раз выгонял со двора свою кормилицу Чернушку, так он ласково называл свою корову. Цыган подъехал к нему, приложил руку к груди и подал ему мешок, в котором что-то шевелилось. «На, возьми, ты хотел его. Будет тебе хороший сторож», – сказал он с лёгким акцентом. «Мы ещё встретимся. Мы ещё встретимся», – как эхо отозвалось. «К чему это он»- подумал Маркелыч, беря мешок.

А ведь встретились. Через пять лет в Польше, возле Варшавы, вместе немца гнали. Узнал он его. Не чёрный он был, почти белый. Видно то-же досталось бедолаге. Всех у него убило. Бомба прямо в кибитку попала на Украине. С тех пор и гоняется он за немцами, ни как не отомстит им, вот уже и к логову их подошёл.

________________

Глава 3. Друзья

Щенок рос быстро. Был он смышленым и настойчивым. Больше всех любил он Ленку, младшую дочь Петра Маркеловича. Двое старших сыновей были женаты и жили своими семьями. Одна она у них осталась, младшенькая, радость их ненаглядная. Красивая была дочка, статная, с длинной косой и округлыми бёдрами, вызывая трепетные взгляды деревенских парней. Щенок иногда вечером прокрадывался в дом, прятался где-нибудь под столом или за печкой, что бы не выгнали, а затем ложился на плетённый коврик. Возле её кровати. Она опускала руку, гладила его, трогала за ушками, так и засыпали вместе.

Уже к следующей зиме он вырос в крупного, умного пса, который смело бросался на деревенских собак и не было ему равного, хотя было ему чуть больше года. Брал его Пётр Маркелович и в лес, когда ездил с кумом на лошади пилить дрова. Не боялись волков, которые этой снежной зимой часто бродили на опушке и подходили близко к деревни.

Хотя один раз подъезжая к озеру, уже нагруженные срубленными брёвнами сухостоя, лошадь почувствовала волков, начала биться в оглоблях, храпеть, и Маркелыч еле удерживая её, натягивая вожжи и разрывая окровавленными удилами губы. Она косилась, прядала ушами и её беспокойство передалось и людям.

Журка, уже давно почувствовав опасность, стоял рядом. Возле невысокой, корявой ракиты. Шерсть на загривке вздыбилась. Глаза горели, морда была оскалена. Он слегка вздрагивал, готовясь к прыжку.

Первой из перелеска к камышам, растущим по краю озера, приближалась матёрая волчица, а следом, немного подстав, бежало несколько молодых, но уже крупных волчат.

Журка не стал раздумывать, волков он уже видел и первым бросился на волчицу.

Они схватились на смерть и стали клубком кататься на снегу. Волчица была сильней и опытней и начала одолевать его. Разорвав ухо она удачно схватила за шею и начала прикусывая и не размыкая челюсти, двигала ими к горлу.

Маркелыч не стал удерживать лошадь, бросил вожжи и она потихоньку, набирая ускорение, побежала к деревне. Он перекинул в правую руку дубовый колик, который всегда был с ним, и бросился на помощь псу. Кум схватил топор и стал, размахивая им, кричать на волчат. Подбежав к клубившемся, Маркелыч уловил момент, когда волчица сомкнула челюсти на горле у Журки, получила страшный удар. Маркелыч огрел её по хребту, она взвыла, взметнулась свечкой, скатилась в лощину и рыча, побежала к лесу.

Журка медленно встал, качаясь на дрожащих ногах. Морда была вся в крови. Разорванное ухо висело. В благодарность посмотрел на хозяина и они медленно пошли по санному следу в сторону деревни. После этого волки несколько раз увязывались за ними, надеясь на лёгкую добычу. Снега были большие, голодная стая могла разорвать их. Но увидев оскал Журки, его клыки, нападать не решались.

А когда наступила весна и Перевесье всё побелело цветом распустившейся черёмухи, они втроём: Ленка, соседский парень Лёшка, к которому она была не равнодушна, с Журкой, ходили в лес, полюбоваться на просыпающую красоту, нарвать щавеля, дикого чеснока, нужных для дома и голубеньких подснежников, которые согревали душу и радовали глаза. Отец гордился своей дочкой. Радовался, видя какой у неё статный жених, и какой у них грозный охранник.

Пётр Маркелович знал родителей Алексея, можно сказать с детства, уважал их и, как говорят в деревне, « по породе» лучшего жениха своей Ленке не желал. Он был старше её на два года. Работящий, стеснительный парень, чего ещё желать. А там выучится и начальником будет. Все планы война унесла, будь она проклята. И получилось не так как хотелось. Да и перед войной не всё было гладко да хорошо у молодых.

Раз перегоняли беличане через речку стадо колхозных коров не там где надо, а выше по течению. Не уследили, вовремя не повернули передних, и они пошли по огородам. Трое верховых вместо того чтобы направлять стадо, завернуть передних и подгонять с боков, стояли кучей и о чём-то спорили. Алёшка как раз пришёл на обед и, видя такое дело, схватил кол и побежал навстречу, огрев по рогам крайнюю корову и колотя остальных по хребтам, сгоняя с огорода. Появился верховой и стал теснить коров на большак. Алексей начал кричать, ругаться на него «Куда, куда прёшься, рожа твоя неумытая, Вы что с коровами не можете справиться?». Ему это не понравилось, да и выпивши они видно были. Он развернул лошадь, поднял на дыбы и, со всего плеча стеганул Алексея. Закричав от боли, размахивая колом он пошёл на него, а тот яростно хлестал Алексея.

Услышав крики своего любимца, Журка бросился на помощь. Не раздумывая, с ходу прыгнул с боку на всадника и впился ему в ногу. Лошадь, испугавшись, шуганула в сторону и понеслась вскачь, обезумев от страха. Журка висел сбоку, царапая её бока и не выпуская ногу пастуха. Наконец он оторвался, соскочил, и побежал к Алексею. Рубашка у него вся набухла от крови, голова была рассечена, ноги подкашивались. Он потихоньку шёл к дому. Двое верховых сбили коров в стадо и почти галопом гнали их, поминутно оглядываясь на собаку, которая, оскалившись, могла броситься в любой момент. «Я их встречу», – бормотал Алексей, вытирая рукавом кровь. Раны зарастали медленно, а на лице, прямо на щеке снизу вверх, остался, не сильно заметный, багровый рубец. А тот Беличанский пастух стал прихрамывать на левую ногу, видно Журка перекусил ему сухожилие.

В начале лета Алексей часто до поздна задерживался на работе, готовя косилки к уборке урожая. Приходя вечером домой, он брал Журку и вместе бежали на обрез возле леса к речке. У деревни люди ругались на собаку, которая пугала детвору. А гуси, которых сидело на берегу великое множество, шумно сигали в речку и тревожно гогоча плыли к противоположному берегу. Поэтому они уходили подальше от деревни и плескались в своё удовольствие.

 

Река Псел весной

Журка сначала боялся воды, но когда Алексей несколько раз заносил его на руках в воду и плыл с ним рядом, ему понравилось. Он стал плавать с ним и на тот берег, и назад, и по заводи, шумно фыркая. Когда выходил на берег и отряхивался, капли воды веером разлетались вокруг. Бросал ему палку, и он сходу прыгал с обрыва и приносил её. Старательно и послушно выполнял все команды, преданно смотрел и был готов к новым испытаниям. Потом они бежали домой уже почти в темноте, согреваясь на ходу, подпрыгивая, играя. Обеим было весело и хорошо. Осенью. После уборки урожая Ленка с Алексеем собирались пожениться. Это было решено и их родителя потихоньку готовились к свадьбе.

Глава 4. Трофим

Шёл сентябрь первого военного года. Бабье лето ещё не наступило, было тепло и не верилось, что шла война, что каждый день она перемалывала сотни человеческих жизней, изменяла тысячи человеческих судеб. По шляху на север прошло несколько машин, телеги с ранеными и конные упряжки, тащившие пушки. Рядом брели измождённые, оборванные солдаты. Разговаривали мало, но некоторые всё же, как бы между собой выдавливали « Немцы будут здесь дня через три, четыре. Бегите. Чёрная саранча никого не пощадит».

Бабы, стоявшие кучками вдоль шляха молча слушали, поправляя платки и поглядывая по сторонам.

Бежать? Куда бежать? Мужиков всех почти забрали. Да и с детками как? Хозяйство куда? Не было ответа не у кого.

Не у красноармейцев, идущих по обочине шляха, не у баб, провожающих их печальным, тоскливым взглядом.

Ночью, в крайнюю хату Симоновых, затарабанили по окну. Мать сдвинула занавеску приглядываясь, Ленка тоже привстала на кровати. Были видны сполохи пожаров.

«Сестра, сестра, – закричал красноармеец. – Бегите на станцию, будем склады с зерном жечь, магазин тоже. Мешки берите, себе насыпите, а то как будете жить при немцах?»

Они выскочили в сенцы, В сарае набрали несколько порожних мешков, постилку, и побежали на станцию. Журка крутился, прыгал. Волнение передалось и ему. Вдали, на взгорке, горели колхозные мастерские, кузня, амбары. Несколько красноармейцев стояли на путях возле складов и постоянно покрикивали: « Скорей, скорей. Нужно поджигать. Немцы близко».

А люди всё бежали, насыпали в мешки. Выбегали из складов с полными мешками на плечах, прогибаясь под тяжестью, и в посадку. Там высыпали и бежали опять в склады. И всё бегом, бегом набрать зёрнышка. С ним не пропадёшь. Хлебушек будет, с ним всегда выжить можно. Да и кто знает, на сколько война затянется и как оно будет.

«Скорей, скорей», – кричали солдаты. Старший махнул рукой, начал гореть дальний склад, потом рядом с ним, всё ближе сюда, к проходной. А народ лез и в горящие склады. « Куда, назад»- неслись крики. Было видно как днём. Большое зарево, запахло хлебом. Горело с таким трудом собранное зерно нового урожая. Мать с Ленкой сделали восемь или десять ходок в амбары в посадке стояли четыре не полных мешка и уклунок.

Привязав Журку к дереву возле мешков, они побежали через переезд к магазину. Навстречу с ящиками на плечах бежали люди. Тащили всё: пряники, конфеты, муку. Дед Петик катил нераспечатанную бочку хамсы, а рукой придерживал начатый ящик, из которого сыпались подушечки конфет.

Солдат ломом вывернул петлю из дверей деревянной пристройки. Народ бросился туда, они тоже. Было темно. Схватили, что попалось, и выскочили наружу. Кругом галдели, иногда бранились. Толпа металась от амбара к магазину.

Солдаты одно заладили: «Скорей, скорей». Уже начал гореть сарай напротив. Стало светло и гул огня перекрывали шум толпы. Галдёж стих. Люди начали отступать подальше от огня. Пламя охватило и магазин, стало жарко и страшно, с какой силой и быстротой разрасталось пламя. Было жутко и пусто.

Солдаты сели на лошадей, без седел, без уздечки, тут же пойманных колхозных тружениц, и растворились в темноте.

Петра Маркеловича забрали на второй день войны. Лёшку позже, когда уже начали отступать. Они все вместе: Ленка, Полина, его мать, отец безрукий, провожали его, вместе с такими же желторотиками со всего района. Журка всё норовил забежать вперёд, а потом к Лёшке, лизнуть его. Прыгал, отбегал и опять к нему на встречу, словно не хотел пускать, и долго, долго стоял вместе с Ленкой, пока они не скрылись за дальним поворотом. Он очень сильно тосковал и часто бегал по этой дороге до последнего поворота.

Через день немцы были уже в деревне. По большаку прошли не останавливаясь несколько танков и машин с солдатами. Потом потянулись пешие немцы на повозках и несколько раз сновали туда сюда мотоциклисты.

Народ попрятался в подвалы, сараи, на чердаки, подальше от проклятой немчуры, которые рыскали по хатам, открывали всё подряд, стреляли кур, громко смеясь, и видно было, что чувствовали они здесь себя хозяевами. Журку закрыли в закуте для поросёнка, которого недавно зарезали, а мясо засолили в бочке и спрятали под амбаром. Сами сидели в задней хате ни живы, ни мёртвы. Ведь они были крайние к шляху.

К ним направлялись двое немцев. Один, толкнув ногой дверь, зашёл в хату. Второй, держа автомат на изготовку, остался на дворе. Увидев их, он сразу же выпалил весь запас слов, которые знал «Матка, яйки, млеко».

Они молчали, напуганные до смерти его появлением, и не знали, что и делать. Молча сидели на сундуке. Он ещё раз недобро посмотрел на них, повернулся и вышел. Что-то сказал, снял с шеи автомат, взял его в левую руку, сдвинул щеколду и открыл дверь сарая, где было сено. Заглянул и , не видя ничего интересного, пятясь задом, вышел на улицу. Открыл рядом вторую и в этот момент что то тёмное, страшное, бросилось на него.

Это был Журка, который имел привычку затаиваться при виде чужих. Он сбил его. Немец упал, автомат отлетел в сторону, второй растерялся, закрутился на месте, передёрнул затвор, но Журка через тын за сарай и огородами скрылся из вида. Немцев позвали и они, ошарашенные происшедшим, и начиная понимать, что на чужой земле не очень то получится быть хозяевами. Если тут собаки такие, то какие же люди. И они скоро узнают, какие именно они, эти русские люди.

Через месяц согнали народ на выгон, возле шляха, на собрание. Сюда же, в сопровождении двоих немцев, привели однорукого Лёшкиного отца, Трофима Звягина. По этой причине не взяли его в армию, не годен он был, с одной рукой.

Офицер, коверкая русские слова, объяснил, что он будет старостой. Все должны выполнять его указания, уважать немецких солдат и их командование. За невыполнение указаний – расстрел, больше ничего другого.

Трофим, в чёрном зипуне, стоял понуря голову, глядя себе под ноги и не зная, как себя вести. Уж больно не хотелось ему, а не кому боле быть старостой, нет мужиков. Одни старики остались, да бабы. Вот немцы его и поставили.

Так началась новая, аккупационная жизнь, да и какая это жизнь. Вестей не от кого не было. Куда немцы дошли, тоже неизвестно, говорят, что где то под Москвой застряли.

Журка часто ходил к дому Трофима, садился и выл с надрывом и безутешной тоской. Не было его друга, его самого лучшего человека, его хозяина. Вставал и трусцой бежал по шляху и дальше за околицу по дороге до последнего поворота, где уже начинался лес. И так почти каждый день. Не мог он не как позабыть Лёшку, даже когда прошло уже столько времени.

Ленка тоже часто ходила к ним. Она и раньше дружила с его сестрой Полиной, а сейчас ещё ближе она стала ей.

Раз, весной, когда вся природа благоухала, когда всё цвело и лезло из земли к теплу и свету, они сидели на завалинке дома. Подошёл Трофим, одетый в немецкий мундир, с белой повязкой на рукаве, так немцы велели. Уж года полтора он был старостой. Сильно он тяготился этим. Людей не обижал. Изредка давал наряды на строительство дороги, да на станции вагоны разгружать с немецкими грузами. Народ не роптал, понимая, что так надо.

Наклоняясь к ним, он тихо сказал. « Скоро наши тут будут». Весело глянул на них и пошёл в хату. Ленка вскочила и побежала к себе домой, поделиться радостной новостью с матерью. Подбежала к Журке, которого последнее время привязывали за сараем, боясь, что немцы его застрелят, потрепала его за уши и выпалила « Скоро Лёшка наш придёт». Он всё понял, он понял человеческий язык, он понял, что ему сказали, он понял, что его друг скоро придёт. Он начал визжать, прыгать. Она тоже стала с ним вместе прыгать, вместе радоваться, вместе ждать дорогого человека.

Наступило лето. По шляху часто, особенно ночью, стали реветь танки, машины с солдатами, с пушками на прицепе. Мотоциклисты ездили и днём и ночью, иногда заезжали в деревню.

Трофим Звягин на ночь не пришёл домой. Утром мать послала Полину в школу, где находился немецкий штаб. Там должен быть и отец. Она увидела рядом несколько крытых машин, много немцев и отца, выходившего с офицером на крыльцо. Отец был очень взволнован.

Подбежав к Полине, наклоняясь, зашептал на ухо « Беги по деревни, предупреди всех. Будут молодёжь угонять в Германию». Затем, повернувшись к офицеру, сказал « Дочь моя беспокоится, что дома не был». Но он как будто не слышал, а смотрел уж очень вожделённо на удаляющуюся фигурку девушки.

Она подбежала к хате Сорокиных и стуча в дверь закричала прямо в сенцы « Бегите в лес. Угоняют в Германию». К следующей хате и дальше на Батову. Надо всех предупредить, быстрее, быстрее. Дед Федичка набирал воды в своё деревянное ведёрко. «Деда, дай напиться скорей»- попросила она. Во рту пересохло, язык еле поворачивается. «Что ты деточка, куда бежишь?».

«Немцы угоняют в Германию. Нужно что бы прятались люди. В лес убегали». Дед засуетился и скоренько пошёл, расплёскивая воду, оповестить соседей.

Часа через два проехала машина и остановилась в конце улицы, а вторая с этого края и стала медленно ехать ей на встречу. С машин выскочили солдаты и стали подряд хватать всех в домах и вытаскивать на улицу. Стоял крик, визг. Мужик, ещё не старый, хромой, огрел немца костылём по голове. Тот немного отбежал и дал длинную очередь. Мужик обмяк и рухнул на крыльцо своего дома.

Подъехал офицер на мотоцикле, посмотрел в кузов, где сидело несколько человек. Он понял, что предупредили. А это мог сделать только староста. У него же и все списки. Так вот он какой? Он поправил фуражку и решительно пошёл к машине.

Вдруг раздалась музыка, весёлые наигрыши, милой всем селянам Тимони. Из-за дома появился дед Федичка приплясывая в такт мелодии, задорно поворачиваясь и виртуозно играя на рожке. Немцы немного удивились, но стали слушать, поглядывая по сторонам. Офицер тоже остановился и с большим вниманием слушал весёлые мелодии, которые неслись над деревней всё дальше и дальше, предупреждая людей. Подросток и две молодые женщины потихоньку слезли с машины и скрылись за ригой в бурьяне. Дед всё играл и приплясывал, задорно подмигивая, и мягкие бархатные звуки рожка неслись и неслись всё дальше и дальше.

Наконец немцы опомнились от чарующих звуков рожка. «Ахтунг» – крикнул офицер, заглядывая в кузов грузовика, там никого не было. Немцы поняли, что не для них он играл, а отвлекал и задерживал, что бы дать возможность землякам спрятаться, убежать в лес. Офицер свирепо посмотрел на деда, расстегнул кобуру и не глядя выстрелил несколько раз. Глухо звякнул рожок. Дед Федичка последний раз обвёл взглядом родную улицу и кулем свалился на землю.

Терпкий запах черёмухи, растущей рядом у соседей, стелился по земле, окутывая и осыпая её, белыми, чистыми, как его жизнь цветочками. И в горести и в радости с рождения и до смерти рожок всегда был с ним. Он потянулся к нему и затих навеки.

От выстрела взлетели испуганные голуби, сидевшие на сарае и голубятне. Он всю жизнь был голубятником. Держал много голубей, разводил и любил их. Они стали кружить над домами, словно прощаясь с ним, и медленно поднимаясь всё выше и выше, помогая его душе подняться на небо.

Трофим побежал на другой край деревни, стуча в окна и постоянно выкрикивая:

«Угоняют в Германию. Бегите к мельнице. Под воду становитесь, в лес бегите».

 

Старая мельница

Полина тоже бегала по домам, кричала « К мельнице бегите, к мельнице»- как велел отец.

На старой мельнице поток воды падал с высоты около трёх метров и за этой стеной воды было большое углубление и ход прямо в амбар мельницы. Полина предупредила Ленку, что бы она скорее убегала из дома, спряталась на мельнице. Она схватила платок и как была босая, через овраг прямиком побежала туда. Журка, прыгая через кусты, словно птица летел рядом.

Её заметили, и двое немцев на мотоцикле помчались наперерез. Резко остановились прямо перед ней, здоровенный немчура схватил и стал тащить к мотоциклу, заламывая руку. В этот момент Журка, выскочив из кустов, перелетев через мотоцикл и в своём страшном, зверином прыжке сбил немца на землю. Свирепо рыча он стал рвать его за голову, за руки, которыми он закрывался, стараясь ухватить за горло. Второй, опомнившись от испуга, бегал вокруг, целясь из автомата. Журка прыгнул на него, сбил с ног и бросился, прячась за высокий берег реки, к лесу.

Некоторые бежали через луг к лесу, но немцы спрятали машину на опушке, хватали их и кидали в кузов. Людей было меньше, чем они ожидали и там в деревне совсем мало задержали.

«Где староста? Где списки?» – офицер был озлоблен до невозможности. «Шнель», – заорал он на мотоциклиста, сел сзади и они понеслись по деревне.

Возле крайних домов увидели запыхавшегося старосту. Мундир был расстегнут, фуражка сбилась, пустой рукав болтался на ветру. Офицер подскочил к нему, схватил за руку. «Ты предатель» – сказал ему по-русски.

«Нет, я никого не предал» – сказал он, повернувшись к нему. В его взгляде было столько ненависти и презрения, копившегося в душе ещё с тех времён, когда он увидел их в первую мировую, когда ему руку оторвало. Когда и в эту войну они пришли в деревню, когда его старостой назначили, подумал « Вот мы и повоюем». И тогда их ненавидел, и сейчас всем своим нутром и не сломился.

Отдёрнув руку, нагой ударил немца в живот, хотел ещё рукой, но с коляски пулемётная очередь прошила его. Качнувшись, схватился за плетень и медленно стал оседать на землю открытыми, круглыми глазами, провожая тучку в весеннем небе.

________________

Глава 5. Родная земля

Засветло подошли к реке. В этом месте как раз был небольшой затон, заросший жёлтыми кувшинками. Изредка плескалась рыба. Не верилось, что уже больше двух лет была война, на которой насмерть бились за свою родину тысячи советских людей. И это так не вязалось с умиротворяющей природной красотой, которая была вокруг. Казалось, она разливалась по всему телу, согревала душу и настраивала на лирический лад.

Чуть правее, вдали, на фоне заходящего солнца, возвышался железнодорожный мост, который усиленно охраняли гитлеровцы. Слышался треск мотоциклов, на которых они периодически объезжали вдоль берега, примыкающую к мосту территорию. Короткими перебежками, укрываясь в кустах, не густо растущих вдоль берега, они, огибая заводину, вышли непосредственно к реке.

«Надо искать брод» – бросил лейтенант, глядя по сторонам.

Уже стало темнеть, и очертания деревьев на том берегу были расплывчаты и казались дальше.

«Здесь везде глубоко. Плыть надо» - негромко сказал Алексей, молодой парень, родом из деревни за речкой, на станции которой немцы вот уже несколько суток разгружали технику. Он хорошо знал эти свои родные места и поэтому напросился в разведку.

Командир батальона, капитан Кельин Михаил Григорьевич, провожая их на задание и глядя каждому в глаза говорил, «Задача очень тяжёлая. По железной дороге беспрерывно идут эшелоны с техникой, живой силой, боеприпасами и горючим «. В населённых пунктах, прилегающих лесах, вдоль железной дороги полно немцев. Нужно узнать, сколько разгружается техники и куда она уходит. Фашисты что-то задумали. Нужно иметь объективную информацию, что бы можно было их упредить.

А в конце инструктажа немного помолчал, резко рубанул воздух рукой и так, будто выдохнул из себя – « В бой не вступать, себя не обнаруживать, вернуться живыми». Тяжело было у него на душе. Это была не первая группа, которую он провожал. Но те он так и не дождался.

«Родная земля поможет тебе» – сказал он Алексею и хлопнул по плечу. Это было вчера, а сегодня вот там за рекой была его деревня, где он прожил 19 лет, где прошли его молодые, наивные и радостные годы. После окончания школы работал в колхозной мастерской. Чинили сеялки, плуги. Машин и тракторов было мало, их в районе ремонтировали. «Учиться тебе надо» – часто говорил дед Федечка, заведующий мастерской, видя сообразительность и трудолюбие паренька. Да вот только собрался в техникум поступать, от колхоза после уборки посылали, а тут война. Ну, теперь уже после победы придётся учиться.

В августе 41, когда немцы были уже совсем близко, вместе с отступающими войсками, он был призван в армию и топал до самой Москвы. А теперь вот в обратном направлении дошёл до родной деревни.

На душе было радостно и немножко тревожно, разные мысли приходили. За всё это время от родных от его любимой, белокурой, сероглазой Ленки, не было ни каких вестей. Теперь уж после победы свадьба будет. А победу приближать надо, вот поэтому они здесь, стоят на берегу, в тылу противника, на своей родной земле.

Их было пятеро: лейтенант Сухих, такой же поджарый и худой, как его фамилия. Алексей- радист, москвич, из бывших студентов и два крепких, уже в возрасте, сибиряка, недавно прибывших из пополнения.

Тут же на берегу нашли пару брёвен и несколько жердин. Связали и поставили рацию на плотик. Разделись, связали одежду и оружие и, держа одной рукой над головой, по очереди спустились в воду и бесшумно поплыли к тому берегу. Вода была тёплая, как никак лето, июль месяц. Вышли на берег, оделись, подготовили оружие к бою, всё проверили: не гремит, не давит и гуськом двинулись к деревне.

Было уже темно. Алексей шёл первым, как проводник, затем лейтенант, радист и замыкающие были сибиряки. Зорко вглядываясь, один в правую, другой в левую сторону, подошли к деревне. У Алёшке начало так стучать от волнения сердце, что казалось на другом конце деревни слышно. Быстро перебежав шлях, немного прошли низом, огородами.

А вот наконец и родной дом, смутно выделявшийся на фоне звёздного неба, стоящий на пригорке, обсаженный тополями. Его перед войной отец построил из железнодорожных шпал. Домик был ладный: покленцован, обмазан глиной с соломой и хорошо держал тепло. В нём было уютно и весело. Жили вшестером: мать, отец, работавший в колхозе учётчиком, безрукий был Брат Николашка, ещё совсем маленький, сестра Полина и косая тётка Нюра, родная сестра отца, не вышедшая замуж, да так и жившая с ними. Была она строгая, молчаливая баба, работала за двоих в поле и дома по хозяйству.

Повернувшись, Алексей спросил у лейтенанта разрешения зайти в дом. Тот кивнул головой, и они залегли рядом в бурьяне.

Отсюда с бугра по шляху, хоть было и темно, но было видно, как проехало несколько машин с немцами. Они ехали с выключенными фарами, медленно удаляясь за поворотом. Потом прошла ещё одна колонна, в сопровождении нескольких мотоциклистов, Затем, громыхая гусеницами, почти не видные в пыли, с тяжёлым рёвом, прошло несколько танков.

Подходя к дому огородами и, поминутно оглядываясь, присел за кустом сирени. Посмотрел по сторонам, прислушался., было тихо, только стрекотали сверчки. Небо было чистое, без единой тучки и всё усыпанное звёздами, мерцающий свет которых давал некоторую видимость. Опять послышался гул и появилась новая колонна. Медленно, без света двигались по шляху в том же направлении, что и предыдущие машины. Они не хотели обнаруживать себя, но было ясно, что идёт переброска войск в юго-восточном направлении в сторону Обояни, маленьком городке на юге области.

Перелез через тын, которым был огорожен двор со стороны огорода. С улицы было прибито к столбам несколько сосновых жердин, а от соседей отделял мазанный глиной, покрытый тростником, сарай, где раньше держали кур, уток и был закуток для поросёнка. Рядом был погреб, над ним возвышалась погребка, с перекосившейся дверью. Взяв автомат в левую руку, тыльной стороной руки вытер пот, выступивший от волнения, видя, как открывается дверь погребки.

Появилась голова, а затем серая, босоногая фигурка прошмыгнула в сарай. Он узнал сестру.

«Поля»- негромко позвал он и немного покашлял». Это я, Алёшка». Было тихо. Он еще раз позвал.

Дверь сарая медленно приоткрылась, и не в силах больше уже таиться к нему бросилась, не сдерживая слёзы.

«Полина, сестричка моя»- обнимая и целуя её заплаканное лицо, шептал он». Ну как вы тут, где мать, отец?»- она ещё сильней заплакала, прижимаясь к нему худеньким, родным телом, вздрагивая плечами и поминутно заглядывая ему в лицо.

«Убили папку» – рыдая, произнесла она.

«Не плач, не плачь»- не зная, что сказать, повторял Алексей.

«Мама в погребе. Днём тут всё время стреляли»- сказала она, направляясь к погребку. Раздался рёв пикирующих самолётов и разрывы бомб всё ближе и ближе. Видно наши обнаружили танковую колонну. Несколько танков остановились и стали съезжать с дороги в сторону, под деревья. Открыв люк, немцы начали выкрикивать гортанные, отрывистые команды и стали быстро рассредоточиваться в сторону реки, поближе к растущим вдоль берега, ракитам.

«Уходим», – тихо сказал лейтенант и тронул его за локоть.

«Алёша», – только и успела сказать сестра. Он погладил её по растрёпанным волосам, поправил сбившуюся косынку, повернувшись, вскинул автомат на плечо и вся группа, следуя за ним, повернула за сараем и пропала в темноте.

Шли низом, рядом с огородами, вдоль ручья. Вода изредка хлюпала под ногами. Здесь раньше была тропинка, но в темноте по ней не всегда получалось идти.

Не стало отца. Как же так? Что случилось? – крутились спутанные мысли в голове Алексея.

«Что делать? Как матери помочь?.Надо было хоть консервов дать, укорял он себя.

Продуктов было дней на пять. Только подумал о еде, засосало под ложечкой и начала обильно выделяться слюна, целый день ничего не ели. Не мешало бы перекусить.

Прошли Батову и дальше низом вдоль огородов. Заборов как таковых не было. Несколько жердин, прибитых к вкопанным столбам, больше от скотины предохраняли, да и границу обозначали. А если крайний дом, какой был у Звягиных, где материала на изгородь напасёшься? Так дальше по шляху и не было загорожено.

Улица шла выше огородов и были, на фоне звёздного неба видны крыши домов, крытых под солому. Света нигде не было видно. Собаки не брехали. Их и до войны было мало, самим есть было не чего, да ещё их кормить надо, да и охранять было не чего и не от кого. Хотя всякие люди жили в деревне.

Вспомнилось, как осень наступала, урожай убирали и начинались пожары. Палили сараи иногда по злобе, по зависти, иногда из мести или для острастки. Ни смирились со своим положением не бывшие кулаки, не бедняки. Не все были довольны новой властью.

Кляня свою долю, соседей, родственников и кумовьёв. Озлобился народ от такой не устойчивой жизни.

В престольные праздники, а особенно на Троицу, когда природа набирала силу, собирались на лугу, возле речки мужики и молодые парни, сходились стенка на стенку и бились на смерть. Лютовал народ.

Под звуки рожка, кугикал, скрипки и гармошек карагод, до полтыщи человек, в едином порыве плясал « Тимоню».

Пацаны бегали вокруг, глазея на такое скопище людей, а, иногда подглядывая за удаляющимися парочками. Такие традиции были, так оно и шло годами. Недовольство властью, своим положением, выплёскивали разудало, жёстко и весело нерастраченную энергию. И бабы, и мужики, и молодые парни, и девки плясали лихо, бесшабашно, с душевным надрывом и расходились по домам далеко за полночь.

А утром опять на работу. Опять всё тоже и так бес просвета до следующего престольного праздника. Всё шло своим чередом. Люди не знали другой жизни, не знали, как изменить эту и радовались любому новому событию.

Прилетели утки, отелилась корова, родился ребёнок. Это были большие события, которые разбавляли их тусклую жизнь.

Что в деревни власть: была царская, стала коммунистическая, а всё одно – маши лопатой или кассой, пока есть силы, да и будешь сыт. А так брюхо к спине прирастёт. При царе хоть бога боялись и не сильно людей гнули, а сейчас ничего не боятся и совести не имеют.

Особенно, если своему кому-то местному дадут власть, ох он и начнёт измываться. И на сев, и на покосы, на уборку начнёт гонять без продыху, что б дома на себя не работали, а все за трудодни, за палочку. А если телёнок или гуси на край поля заступят, тут же объезчик их загонит в колхозный амбар. Иди, кланяйся. Ни кто не подъехал на подводе и не сказал «На Фёдор, возьми зерна сортового на сев или ещё что» А всё норовят выгрести до последнего.

То продразвёрсткой, то продналогами пугают и всё Сибирью грозят. Немного только жизнь наладилась, стал народ к новой власти привыкать, новое уже поколение людей выросло, тут тебе на, немец пришёл, воевать надо. Война ведь не спрашивает, хочешь ли ты или не хочешь, доволен ты или нет. Жизнь свою спасать надо, своих защищать, с родной земли супостатов гнать. Тут ведь не отсидимся, не выждем. И встал русский мужик в полный рост, пошёл на врага, бить его, очищать свою землю. Хоть и трудно было, порой тяжко не выносимо и в тылу и на фронте, но мало кто сомневался в победе и каждый как мог приближал этот миг.

Сокрушительный разгром немецких войск под Сталининградом, зимой 1943 года, стал коренным переломом в войне и дал толчок зимнему наступлению красной армии, в ходе которого и началось освобождение и Курской области.

8-ого февраля Курск был полностью в руках бойцов 322-й стрелковой дивизии под командованием полковника Перекальского С. Н., который в этих боях получил смертельное ранение.

 

Карта боевых действий

Развивая наступление, в результате упорных боёв, бойцами 60-ой дивизии был освобождён город Льгов и они вплотную приблизились к городу Рыльску Курской области. В результате этого наступления, линия фронта приняла очертание выступа, обращённого на запад, туда, откуда пришли фашисты и получившего название « Курская дуга». Он сковывал большие силы гитлеровцев, мечтающих взять реванш за поражение в Сталинградской битве и выровнять линию фронта. План наступательной операции гитлеровцев получил название « Цитадель». Они хотели двумя направлениями: из Орла на юг, а из Белгорода на север ударить на Курск, окружить и уничтожить наши войска. Командования обоих воюющих сторон понимали важность и сложность предстоящего сражения и основательно к нему готовились.

В начале июля разведрота Центрального фронта, проникнув в тыл противника, после жесточайшего боя под Рыльском, всё же захватила «языка» Это была не первая попытка, после которых почти все разведчики погибали. Пленный офицер показал, что немцы собираются наступать двумя направлениями пятого июля рано утром. Командование нашими войсками решило упредить их и начать наступление раньше. Несмотря на урон и нарушенную связь, в намеченное время гитлеровцы всё же приступили к осуществлению намеченной операции «Цытадель». Неслыханное мужество проявили наши бойцы и командиры. Ценой беспредельного героизма они всё-таки удержали противника, но гитлеровцы нащупали уязвимый участок в нашей обороне и окружным путём, через Прохоровку, попытались выйти к Курску. Здесь они сосредоточили большое количество танков новейших образцов и другой военной техники, которая день и ночь разгружалась на станциях Готня, Пселл, Сосновка. Командованию требовались уточнённые разведданные, и она большие надежды возлагала на эту группу.

Прошли Чанцовку, так по уличному называли с десяток домов внизу, возле луга, одним концом примыкающих к болоту. Вода хлюпала под ногами. Справа был тын, огораживающий концы огородов, слева, совсем близко, росла осока. Дальше болото, поросшее на взгорках редкими, корявыми деревцами ольхи. Из него вытекал неглубокий ручей, подкрепляющий речку.

Они шли на станцию, где разгружалась немецкая техника, уже был слышан рёв их двигателей. Алексей жестом помахав перед ртом, показал, что неплохо было бы перекусить. Лейтенант тоже подумал, что натощак много не находишь, да ещё и банки таскай, лишний груз, он не к чему. Кивнув, соглашаясь, Алексей, показывая рукой, стал перелезать через плетень в огород. Здесь до войны жил его дружок Николай Корягин у деда с бабкой. Мать его всё время была на работе, отца не было и всё воспитание и познавание жизни шло от деда.

Он был с одной ногой, вторую оторвало в гражданскую. С кем и за что воевали он так и не знал, но бились, говорил, лихо, на смерть. Не спрашиваясь, забирали у населения всё, что понравиться. Лошадей, фураж, одежду, поросят, кур, а иногда и девок молодых с собой увозили. И прав тот, кто победил, вот и вся революционная истина.

Дед Евграф был мастеровой и по сапожному и по портному делу. Жили они не сказать что хорошо, но и не бедствовали. В конце огорода была копанка, обсаженная кольями ракиты и колодец с ледяной водой. Ключи здесь били повсюду, подпитывая копанку, колодец, а за огородом выходила на поверхность, поэтому и хлюпала под ногами. Сели на брёвна, лежащие рядом уже немного сгнившие, достали банки, сухари. Поели, запив водой, немного пахнувшей багном. Видно давно не брали воду. Поправили снаряжение, осмотрели оружие и в том же порядке двинулись дальше.

За домами на взгорке уже явственно слышался шум моторов, отрывистые команды, лай собак. Было уже за полночь, но выгрузка не прекращалась. Видно много работы у немцев, спать им не когда. Нужно рассредоточить технику и быстрее прибыть на исходную позицию. Что намечалось большое наступление – уже с обеих сторон было ясно.

Подойдя к проулку, ведущему вверх между огородами, Алексей, наклонившись к лейтенанту, сказал « Там может быть часовой. Пойдём дальше пару дворов и выйдем сразу к станции». Так и сделали. Любая предосторожность на пользу разведчикам.

Выползли между сараями и сразу, через дорогу, увидели, как съезжают с деревянных платформ, вплотную придвинутых к вагонам, несколько танков. Затем толкач, небольшой мотовоз дальше толкал вагоны и следующие танки по очереди съезжали на землю. У стоявших в полувагонах танков тоже работали двигатели, и они готовы были в любую минуту съехать на землю и укрыться под кронами деревьев, подальше от железнодорожного полотна. Стоял страшный рёв, пахло саляркой и угарным газом.

Налёт недавно прекратился, но мог повториться. Лейтенант достал гильзу крупнокалиберного пулемёта, предварительно расковыряв залитое воском отверстие, вытащил из неё, сложенный несколько раз чистый лист бумаги и карандаш. Считая, начал записывать, сколько съехало танков и как по времени идёт разгрузка.

К станции стал приближаться ещё состав. Паровоз коротким гудком оповестил дежурного, который вместе с прицепщиком показал место разгрузки с другой стороны, в тупике.

Сухих сказал, что нужно перейти туда. Они короткими перебежками, обогнув станцию, гуськом скатились через полотно, насыпь была высокая, и, прячась за кустами, перебежками пришли к тупику, возле которого находились несколько заготзерновских складов.

Вагоны медленно заходили в тупик, и машина уже тащила на буксире, сбитую из крепких брёвен, платформу для разгрузки. Прячась в бурьяне и колючках, растущих сразу же за полотном, они подползли к складам и залезли под крайний из них. На каменных столбах лежали лаги и затем доски пола. Местами земля углублялась, даже можно было сидеть.

В свете затемнённых фар было видно, что танки совсем новые и не похожи на те, что выгружались. В стороне, немного возле домика дежурного станции, работала полевая кухня, и запах от неё доходил даже сюда. Там дальше стояли несколько эсесовцев. Подъехала легковая машина, которую сопровождали мотоциклисты. В люльке одного сидела собака, поглядывая по сторонам с настороженными стоячими ушами.

«Собака-это плохо» – сказал Сухих, продолжая записывать. Собака начала проявлять беспокойство, видно учуяла посторонних. Эсесовец, сидевший сзади, соскочил с мотоцикла вместе с собакой. Офицер что-то гортанно прокричал, наверное, дал команду усилить оцепление. Несколько солдат с собакой стали переходить пути в сторону тупика.

Было ещё темно, но уже чувствовалось приближение рассвета. Видно, переехав через переезд, уже с этой стороны ветки приближались к складам несколько мотоциклистов. Лейтенант пополз вперёд, немного высунулся из-под склада, посмотрел вперёд, повернул голову вправо и в свете фар заметил приближающихся с боку, вдоль путей, мотоциклистов. Он понял, что им отсюда не уйти.

«Приказываю всем занять оборону, приготовиться к бою»- хрипло прокричал он.

«Если бы не собака. Можно затаиться, переждать, но она идёт уже по нашему следу».

«Радист передавай открытым текстом. На станции Сосновка вижу большое количество выгружающихся танков, новой модификации. Прибыл под разгрузку второй эшелон».

Уже отчётливо, сквозь шум моторов танков и приближающуюся стрекотню мотоциклистов, доносился злобный, непрерывный, всё приближающийся, лай собаки.

Несмотря на пасмурную погоду раннего рассвета, уже были видны на фоне насыпи, несколько солдат в касках с автоматами на груди. Негромко переговариваясь и жестикулируя, приближались к складам.

«Заря, Заря. Я Тополь» – летела морзянка. «Танки идут на юг. Оттуда нужно ждать наступление немцев» – хрипел в ухо радисту Сухих.

Он достал свечку, поджёг её, засунул весь исписанный лист бумаги в гильзу и расплавленным воском залил отверстие для пули.

«Если что, – сказал он строго, глядя на Алёшку – донеси нашим, ты обязан выжить. Ты здесь всё знаешь».

Сибиряки выползли из-под склада, залегли рядом в канаве. Положили перед собой гранаты и приготовились к бою. Нужно обязательно задержать немцев, пока радист передаёт данные. Немцы уже на этой стороне ветки. Собака рвалась на поводке, шерсть вздыбилась на загривке, слюна капала с высунутого языка. Один из сибиряков не выдержал и дал длинную очередь. Второй вскочил и побежал к платформе, с которой съезжали танки и бросил гранату. Она рванула немного не долетев и осколки с визгом отрекашетили по железу. Завязался бой.

Немцы залегли под вагонами и короткими очередями начали простреливать перед складами. Сибиряк привстал и пытался бросить гранату, но пуля попала ему в грудь, и он рухнул на землю. Второй, переползая, продолжал отстреливаться. Радист передавал координаты, вызывая авиацию. Уже было почти светло и можно бомбить прицельно.

Лейтенант забрал у Лёшки автомат, подал ему пистолет и сказал « Беги». Пуля, отрекашетив от рельсы, задела ему голову. Кровь текла по лицу, липкая и тёплая. Немцы, непрерывно стреляя, подползая всё ближе и ближе.

«Уходи быстрее», – закричал лейтенант. – «Приказываю…» – и дал длинную очередь. Кругом визжали пули. Радист в наушниках, рука на ключе, уткнулся в рацию. «Тополь, Тополь», – слышались позывные. Но здесь их никто не слышал.

Глава 6. Кровавый восход

Алёшка выполз с другой стороны склада, через бурьян, через кусты бросился к растущим вдали сосёнкам и, огибая деревню уже с другой стороны, побежал туда, к реке. Мысли кружились в его голове «Ленка, мать, сестра, отец. Что же случилось с ними? Как к ним зайти?». В горле пересохло, в висках стучало. Он запыхался, остановился, и не как не мог отдышаться.

Вспомнил, что весной, когда шёл сев, они договорились с Ленкой опускать в бутылку с широким горлышком записки. Там же лежали и чистые листки бумаги и карандаш. Сеялки ломались часто и во время сева. Все там и жили на полевом стане возле пруда, километрах в шести от деревни. Когда выпадала возможность прискачить домой, Лёшка всегда бежал сюда на их заветное место, прочитать, что же пишет ему его дорогая, белокурая Ленка. Он не мог утерпеть, да это было совсем рядом. За деревней, в конце улицы, которая шла к реке, немного в стороне, прямо за огородами, начинался небольшой овраг с пологими склонами, в конце которого росла большая, развесистая ракита. Здесь, по вечерам, любила собираться молодёжь с ближайших улиц.

Ещё пацанами любили они наблюдать из кустов бузины, росших по краю оврага, как пели частушки и задорно отплясывали дебёлые девчонки, как они визжали и хихикали в объятиях ребят. Всё это одной минутой пронеслось у него в голове, когда он спускался по склону, где чуть пониже раскидала свои карявые ветви дикая яблоня, в хитросплетениях которых лежала и их бутылка. «Угоняют в неметчину, найди меня. Твоя….». Дальше был оборван кусок бумаги. От волнения у него дрожали руки, ноги подкосились и он стал приседать на наклоненные ветки бузины.

В этот момент большая, мощная тень на миг заслонила уже восходящее солнце, и обрушилась на Алексея. Сразу не поняв, что случилось, он упал на землю, а ему лизали лицо, ноги, руки. Он услышал родное повизгивание. «Журка, Журка, родной мой» – приговаривая, теребил, привстав, его загривок. Радости его не было предела. Отбегал, прыгал, носился через кусты, подпрыгивал и всё норовил лизнуть его прямо в лицо. Они снова вместе, как и два года назад. «Журка, как ты меня нашёл. Где Ленка?» Обнимал его, прижимал его к себе, гладил по голове и не мог нарадоваться такой встречи.

В голове вихрем пронеслось то прекрасное, радостное довоенное время, когда они втроём ходили на речку, в лес. «Где же Ленка?» Как им было хорошо вместе. Пёс преданно, внимательно смотрел в глаза, вилял хвостом, только что не умел говорить, а знал он много. Пригнувшись, через кусты побежали к реке. Тут как раз начинался затон, и место было открытое. Мотоциклисты, охранявшие мост, их заметили.

Немцы видно знали о бое на станции и поэтому усилили охрану моста на дальних подступах. На мотоцикле с коляской они быстро приближались вдоль берега, пытаясь отрезать ему путь к реке. Лёшка присел за куст, прицелился и выстрелил. Мотоцикл крутнулся и немец упал на руль. Сидевший в коляске дал длинную очередь из пулемёта. Лёшка с разгона прыгнул в речку и в этот момент пуля угодила ему в ногу.

Он поплыл наискось в затон. Кусты, растущие вдоль берега, и высокий тростник, скрывали его от немцев. Он не поплыл к тому берегу. Набрав побольше воздуха, нырнул и сколько было сил и запаса воздуха в лёгких, усиленно стал грести подальше в затон, где росли высокий тростник и ситник. За ним тянулся кровавый след , не успевая подняться на поверхность. Плавать и нырять он умел хорошо. Нога горела, в голове кружилось, он стал захлёбываться. Но Журка, верный Журка был рядом. Алексей схватился за ошейник, который сам когда-то и сделал из старой удочки, зажав ему рот, что бы вдруг не зарычал, увидев немцев, и они потихоньку, оставляя кровавый след, вылезли в рогозе наполовину на берег.

Перед ними росло несколько ивовых кустов и высокий тростник, которые скрывали их от врагов. Подъехал ещё один мотоциклист, сзади которого сидел офицер, держась одной рукой за скобу а в другой пистолет. Соскочив с мотоцикла они, по его команде, открыли стрельбу в сторону противоположного берега.

Алексей вытащил из-под ремня пистолет, положил рядом. Достал из кармана брюк кусок размокшего хлеба, завёрнутого в чистую тряпочку, так его учили старые разведчики всегда делать, когда уходили в тыл. Хлебушек пригодится от голода, а тряпочка, вот она сейчас кстати. Стал жевать корочку, мякиш подвинул своему другу под нос, лежавшему рядом в воде. Перевязал ногу, осмотрелся.

Офицер что-то кричал, размахивая руками. Немцы понимали, что он где-то рядом, недалеко. Нужно его только обнаружить и не упустить. Этого требовала обстановка.

Мотоциклист резко развернулся так, что колесо коляски оторвалось от земли, и умчался в сторону деревни. Офицер что-то громко говорил солдатам, показывая на затон. Они поняли, что он здесь. Противоположный берег хорошо просматривался и понятное дело, хорошо простреливался, но там никого не было видно.

Появился мотоциклист, сзади которого сидел здоровенный эсесовец в каске с автоматом на боку, держа поводок собаки, которая сидела в коляске. Они вместе спрыгнули и она начала обнюхивать землю, поднимая голову, поворачивая большие стоячие уши в наветренную сторону. Это была крупная, сильная овчарка, натасканная на людей. Затем она, резко развернувшись, пригнулась и прыжками стремительно, таща за собой на поводке эсэсовца, стала приближаться в их сторону.

Они мелькнули в просвете между кустами ивы и Алексей подумал, что всё, это конец.

«Как же так, не дошёл к своим. Не выполнил задания».

Мысли роем, крутились в голове. «Ленка, синичка моя. Ленка, Ленка». Журка почувствовал приближение немцев и всё понял, своим собачьим чутьём, нутром своим, страшную опасность, которая угрожала его другу, его хозяину. Он весь напрягся, задрожал, сжался как пружина, затем резко вскочил, перемахнул через кусты и прямо перед ошарашенными немцами стремглав понёсся к лесу, делая полукруг, словно уводя немцев от Алёшки.

Овчарка резко дёрнулась, вырвала поводок, и понеслась в погоню. Журка мгновенно остановился и сходу бросился на неё. Они сцепились в страшный, рычащий, злобный клубок. Эсэсовец, опомнившись, прицелился, стараясь поймать чужака на мушку, но они так сцепились, что невозможно было разобраться кто где.

Другие немцы тоже бегали кругом, стараясь как-то помочь своей собаке. Офицер молча стоял, перекладывая пистолет с одной руки в другую. Журка напрягся изо всех сил, ему нужно было только победить эту злобную немчуру. Только так можно спасти своего друга. Они на мгновение отпрыгнули друг от друга и вновь сцепились в смертной схватке. Но Журке помогала родная земля, те места, где он вырос, набрался сил. Страшный оскал щёлкнул у него перед глазами. Он ловко увернулся и сразу с бока схватил за горло и сдавил челюсти со всей оставшейся силой. Теперь их уже никто не сможет разомкнуть. Овчарка начала дёргаться, судороги пошли по телу, стала биться задними ногами. Она обмякла и была уже на издохе. Журка вывернулся из-под неё, привстал немного, но челюсти не разжимал. Сил уже совсем не было. Посмотрел кругом. Встающее солнце было кроваво красным.

Послышался рёв самолётов и несколько краснозвёздных штурмовиков выскочили из-за облаков и стали пикировать на станцию, где по-прежнему разгружалась техника. Офицер что-то крикнул солдатам, подошёл и два раза выстрелил. Журка дёрнулся и затих. Немцы сели на мотоцикл быстро уехали в сторону моста, где уже раздавались хлопки зениток.

 

На тот берег

«Журка, Журочка», – шептал Алексей, разглядывая сцепившихся намертво собак. Они не двигались. Слёзы катились из глаз, застилая всё вокруг туманом горечи, потери верного друга. «Журка, – крикнул он и бросился в воду, – прощай…» И поплыл на другой берег. Оглядываясь, вылез из воды, сломал от ракиты подходящую палку, и, опираясь на неё, потихоньку пошёл на восток к линии фронта.

Через двое суток, оборванный, грязный, он был у своих. Ему сделали перевязку, отвели к комдиву, который прочитал записку, выслушал рассказ, коротко бросил – «Молодец» – пожал руку и, повернувшись к стоявшим офицерам, «Представить к награде».

Потом был госпиталь, а осенью, когда только начали облетать чуть пожелтевшие листья, поезд уже мчал Алексея, с такими же выздоровевшими бойцами всё дальше на запад, догонять фронт, спешить добивать фрицев, добывать такую долгожданную, выстраданную всем народом, победу. Дома он так и не побыл, Ленку не увидел, а проезжал совсем рядом.

 

На дорогах войны., 1944 год

________________

Эпилог

Пётр Маркелович вернулся домой без ноги, на костылях, ещё до победы. Хоть и раненный, да живой. По хозяйству почти всё делал сам, да и родные о нём заботились. Бригадиром работает.

Кум его, Тимофей Стеблов, вернулся героем, настоящим героем. Тремя орденами Славы награждён и медалями. Председателем колхоза выбрали.

Петро Дротяной воевал на флоте. Письмо благодарственное приходило матери, а больше о нём ничего не известно. Много односельчан сгинуло в водовороте войны. Ершову Пашке за дезертирство червонец дали лагерей магаданских. Больше его в деревне никогда не видели.

Ленка часто брала Лёшкины письма-треугольнички, прижимала к груди, целовала их, и, глядя в окно на дорогу, всё ждала его и ждала.

Алексей не вернулся. Он сложил голову на чужбине. За Ленку, за родную землю, за вечную Любовь.

Журка выжил, но сильно таскал заднюю ногу. И когда в село возвращались люди в гимнастёрках с орденами, он выбегал на дорогу и, долго вглядываясь в даль, всё ждал и ждал своего друга. А затем выл долго, тоскливо и безутешно.

Разведчикам и погибшим при освобождении села, на развилке дорог, возле речки был поставлен памятник. В день Победы, на Троицу и на другие праздники к нему приходили люди поклониться и помянуть своих погибших земляков.

0 %

Комментарии

Написать комментарий

Лермонтов Михаил Юрьевич
info@kinopriziv.ru

Спасибо, комментарий отправлен и будет добавлен после модерации