ПОВОРОТЫ СУДЬБЫ

Автор: Елена Матвеева

Лес как море. Бескрайний, вольный, изменчивый. Я егерь. Я свой в этом лесу. Меня не боится зверье. Когда начинается сезон охоты, лоси и кабаны сбегаются на мою территорию, прячутся от стрельбы. Здесь браконьеры не шалят. А я счастлив, когда лес приоткрывает свою тайную жизнь. Вот бобровая плотина, если вечером посидеть тихо на берегу ручья, то можно увидеть и бобра с обрубком осины, плывущего к хатке, и выдру с рыбой в зубах, и норочку. Овсяное поле, здесь мишка смаковал овес. Я делаю солонцы для лосей, таскаю в рюкзаке здоровенные куски каменной соли, собираю мороженую картошку с колхозного поля и подкармливаю кабанов, с ребятишками охраняю на озере рыбу во время нереста, с мужиками -охотниками и рыбаками очищаю озеро от топляка. Я сражаюсь с чиновниками против осушения болот, вырубки лесов на водоразделе, с браконьерами.

Со мной всегда ружье, но я давно не охотник. Желание убивать у меня отбил заяц. Он утром вылез из-под кучи валежника, дрожал бедняга всю ночь, а сейчас потягивался, радовался, что жив. Я вскинул ружье и сразу опустил: неужели я куска мяса себе не куплю?

А когда- то охота спасала мою семью от голода.

Свирьстрой.

Мой отец как инженер был направлен на Свирьстрой. Плыли на колесном пароходе. Когда вошли в Ладожское озеро, началась жуткая качка. Пассажиров начало выворачивать наизнанку. Я ждал со страхом, что и со мной то же будет, но не дождался. Я понял, что моря и службы корабельной мне бояться нечего.

Отец научил пользоваться компасом, картой, купил бельгийский малокалиберный карабин, и я все дни проводил в лесу, приносил рябчиков и даже глухарей.

Поскольку я был сыном начальника, то мне доставалось от ребят. Однажды один, старше меня, в школьной уборной толкнул меня, и я упал в мочу. Я рассвирепел. Он бьет, а мне все нипочем, от моего напора и гнева он сдал морально, испугался. А я бил на уничтожение, меня еле оттащили. С этого момента понял, главное - не физическая сила, а сила духа и характера. Потом, в войну, я очень хорошо чувствовал себя в разведке.

Отца перевели в Ленинград, Вольное житье кончилось. Там надо было выдержать драки во дворе, по дороге в школу и в школе. Бывал бит коллективом. Потом рассчитывался с каждым отдельно. Поджидал в подворотне, в засаде и бил поодиночке. Вскоре завоевал авторитет и стал на нем зарабатывать. Учился в Петершуле. Там было много еврейских детей, откормленных, холеных, при деньгах и с завтраками. Шпана их «раздевала». Одна мама попросила защищать ее сынка, за что кормила и давала деньги на кино и пирожные. Деньги я честно отрабатывал. И сынка никто не трогал.

Из Ленинграда я уехал в Калининскую область к маме, когда родители развелись. Там меня из 8-го класса исключили как сына служащей ( мама была библиотекарем). Вот тогда я и занялся охотой и был вполне счастлив.

Вмешался отец, и школу я все же закончил. Поступал в Ленинградский кораблестроительный, но не сдал математику. Вскоре по комсомольской путевке убыл в Севастополь и поступил в Военно-морское артиллерийское училище им. ЛКСМ Украины.

Севастополь. Военно-морское училище.

Я курсант военно-морского училища. Начались тяжелые, непривычные для меня будни, казарменная дисциплина. Спасала гитара. Я постоянно тренировал гибкость пальцев с помощью деревянных катушек из-под ниток.

Знал много цыганских романсов, романсов из репертуара П. Лещенко и В. Козина. Меня заметили старшекурсники и часто приглашали к себе.

После первомайского парада 1941 года к нам прибыл адмирал Октябрьский и выступил на плацу перед выпускниками: «Вам придется встретиться с такими трудностями, которых вы не ожидаете. Будьте к этому готовы».

В это же время в училище выступала К. Шульженко. Конферансье объявил: «А сейчас перед вами выступит звезда советской эстрады Клавдия Шульженко». И на сцену вышла высокая, рыжая, некрасивая… Как начала петь – восхищение. Пела: «Мама», «Руки», «Я вчера нашла совсем случайно».

Когда оказывался в увольнении, обязательно заходил в кафешку и заказывал какао и пирожное наполеон.

В увольнении можно было нарваться на неприятности. Они были связаны с начальником строевого отдела военно-морских училищ генералом Татариновым. Рассказывали: идет в увольнение курсант с девушкой. Перед ним останавливается легковая машина и из нее выходит Татаринов. Осмотрел курсанта, а потом: «Дайте ваш носовой платок». Курсант показывает платок. Не первой свежести. Татаринов поворачивается к девушке: «И вы с такой свиньей дружите?» Курсанту: «Вашу бирку!» Бирка выдавалась увольняемому, а при нарушении на берегу отбиралась.

Однажды пронесся слух, что Татаринов в училище. Все стали разбегаться и прятаться. Я выбрал, как мне показалось, безопасное место - библиотеку. Вдруг дверь открывается, входит Татаринов – и ко мне:

-Что вы тут делаете?

-Выбираю книгу.

-Дайте его карточку.

А там записаны десятки книг по военно-морской истории.

-Очень хорошо, товарищ курсант!

-Разрешите быть свободным!

-Идите!

Обошлось без наказания. Никто не поверил, что все обошлось.

Шло занятие по теме «Оборона военно-морской базы от воздушного противника». Преподаватель говорит, что с началом налета отключается освещение базы и включаются прожекторы для поиска самолетов.

На перемене я возразил преподавателю, что включенные по периметру прожекторы указывают вражеским летчикам ее очертания.

С занятий меня вызвали к комиссару курса:

-Так значит мы слабые? Значит, нас разбомбят? С таким настроением тебе у нас делать нечего. Надо ударить по паникеру.

Я перепугался и отправился к начальнику курса. Навсегда запомнил его слова:

-Плохо, когда медведь задумает обнять. Следуйте на занятия.

Меня снова вызвал комиссар курса:

-Ты меня неправильно понял. Мы в капиталистическом окружении. Нас окружают враги, и надо быть бдительными. Ты толковый курсант и должен мне помогать выявлять врагов. Как обнаружишь, сразу приходи.

Я ответил, что если обнаружу, то доложу. Для себя сделал вывод, что стукачи не дремлют и надо быть осторожнее.

С началом войны в Севастополе началась шпиономания. То на Приморском бульваре был застрелен политрук из экипажа из-за очков. То притащили хорошо одетого мужчину в шляпе. Оказалось, московский художник.

Вязьма. Окружение

Нас отправили в Ленинград. Несколько дней валялись там среди сотен командиров флота. Потом пришло начальство. Нас построили и сказали:

-Артиллеристы, два шага вперед: личное задание Сталина.

Я и другие наши ребята сделали эти два шага, но не все.

Погрузились, и повезли нас в Москву. На станции Лихоборы нас высадили из вагонов и повели в баню. Выдали нам зеленое армейское обмундирование, ботинки, обмотки. Но мы все, как один, повернулись и ушли в душевую. И сидели там голые, пока не приехало высокое начальство. И стало угрожать:

-Воевать не хотите? Под трибунал пойдете!

Мы ответили:

-Воевать не отказываемся. Отдайте морские шкары!

Уже в темноте договорились с начальством: краснофлотцам оставляют тельняшку, морской ремень и якорь на левой руке. Командирам разрешили оставить морскую форму, но и армейское пришлось забрать с собой.

Мы получили приказ двигаться по Минскому шоссе к Вязьме. Шли безоружные. Накануне ночью армейский генерал нам заявил:

-Оружия у нас нет. Оружие возьмете из рук противника.

Прибыли наши морские орудия. Выдали немного бутылок с коктейлями Молотова. Рядом с нами заняла оборону дивизия из Сибири. Народ один к одному: среднего роста, широкоплечие, мускулистые. Погода стояла жаркая, мы часто купались в Днепре. Здесь я и заметил выдающуюся мускулатуру сибиряков. А потом их позицию заняла 2-ая ополченческая дивизия из Москвы. Удивил внешний вид ополченцев, особенно в сравнении с сибиряками: пожилые, физически слабые люди. Во время учений бегут, кричат «ура», ложатся на землю. А когда дается команда «вперед», многие остаются лежать. Подходишь к такому воину, а он за сердце держится.

В одну из ночей ко мне в блиндаж вбежал краснофлотец и доложил, что ополченцы с позиций уходят. На четырехкилометровом участке обороны остался наш 200-й Отдельный Морской Артиллерийский дивизион. И впереди – все три орудия нашей батареи.

Историческая справка.

«В течение 6-7 октября 1941 года соединения фронта вели ожесточенные бои в районе Вязьма – Гжатск - Сычевка и у Сухиничей. 22-я и 29-я армии отходили в направлении Ржева и Старицы… Некоторые соединения продолжали драться в окружении на занятых ранее рубежах. 8 октября моторизованные корпуса 3-й и 4-й танковых групп немцев, выйдя в тыл Вяземской группировки советских войск, отрезали пути отхода соединений 19-й,20-й и 32-й армий.

Утром 8 октября на шоссе появилась группа всадников. Группа галопом неслась к мосту, а за ней на шоссе показались мотоциклы с колясками. Посмотрел в стереотрубу: всадники – наши, мотоциклы - немецкие.

Наши проскочили мост и сразу его взорвали. Мотоциклы подъехали к деревне на западном берегу Днепра, немцы вылезли из колясок и пошли в пойму реки. Там паслось много гусей. Немцы постреляли, погрузили гусей в коляски и поехали по шоссе обратно, на запад.

Примерно через час показалась большая колонна немецких войск: автомашины, пушки, танки.

Мы стреляли до темноты. Кончился боезапас. Командир отдал приказ взорвать орудия. Я спросил:

-Как это сделать?

-Вас что, в училище этому не учили?

-Такому не учили.

-Есть у тебя те, кто взрывал орудия в Либаве?

Такие нашлись. И вот мы освободили накатники и компрессор орудия от жидкости и воздуха, в ствол набросали песку, ствол закрыли заглушкой, зарядили последним, трехсотым снарядом, – и дернули за длинную веревку….

После взрыва подошли, осмотрели: ствол разорван, сброшен со станины. Испортив замок и прицелы, привели орудие в негодность.

Двое суток мы догоняли отступавшие войска. С рассветом догнали. Шел дождь. Лесная дорога была разбита машинами, они буксовали, приходилось толкать их.

В какой-то из деревень увидели странные машины: в кузове металлические рамы, покрытые брезентом. Потом узнали, что это реактивные установки, которые позже назовут «катюшами».

Еще в темноте прошли селение с белой церковью (Богородицкое). Стало светать, солнце поднималось над лесом, а мы оказались в низине. Вся низина была заполнена людьми – их были тысячи - вперемежку с повозками, пушками, автомашинами. Вдруг кто-то из краснофлотцев закричал: «Товарищ лейтенант, смотрите!» - и показал рукой на северо-восток. Из леса выходили танки. Начался обстрел, все побежали по полю в сторону к видневшемуся вдали, на юге, лесу. Впереди меня упала мина. Остановился, гляжу на стабилизатор, жду взрыва. Успел подумать: «Вот и все. Конец». Но мина не взорвалась, и я побежал дальше. В голове только одна мысль: «Сейчас убьют. Сейчас убьют». Все вложил в бег к лесу. Догнал основную массу бегущих. Краем глаза заметил «катюши» - вокруг них бегали люди, а потом машины начали взрываться. Добежал невредимый, вбежал в лес и упал. Очухался, оглянулся – рядом со мной краснофлотец Кондратьев. А на опушке и в глубине леса толпы растерянных безоружных людей.

13 октября выпал снег и укрыл всех лежавших на Богородицком поле. Кое-где из-под снега поднимался пар – значит, люди были еще живы. Трупы потом пролежали до весны, и местные жители прикапывали их прямо на месте – солдат, офицеров, моряков. Удивлялись – откуда взялись моряки? Здесь лежат и мои ребята.

Из окружения мы выходили с краснофлотцем Кондратьевым. Вымотанные до предела, голодные. На картофельном поле набрали картошки, начали варить, и вдруг мины. Мы подхватили котелок с недоваренной картошкой и побежали. И так несколько раз. Мы поняли, что нас всех сгоняют в кучу, как скот.

Встретили нашу разбитую машину и около нее много народу. На машине – мешки с деньгами. Все набивали «сидора» дензнаками. Не мог понять, зачем людям в таком положении деньги.

Мы не ели уже двое суток. Было пасмурно, холодно, начался первый снег. Увидели на поле мальчика, попросили принести поесть. Мальчик ушел. Видим, из деревни выехала автомашина – крытый кузов и на крыше труба. Машина шла прямо на нас. Из крытого кузова вылезли немцы, человек 10. Мы спрятались в небольшие густые елочки, в десяти метрах друг от друга.

Немцы пошли к нам, растянувшись цепью. Мой немец был небольшого роста, очень дохлый, в очках. И я представил себя мертвого (рост 183 см и вес 84 кг), и рядом будет лежать этот дохляк. Стало обидно, что равного размена не будет. И я решил: если обнаружит, застрелю сначала его, а потом себя. Если не обнаружит – пропущу. Собрал все свое мужество и волю, а немец идет прямо на меня. Подходит вплотную. Я вижу его сквозь еловые ветки. Целюсь в него. Елочки ему по грудь и запорошены снегом. Одна его нога становится передо мной, сидящим на земле… Я медленно отклоняюсь, когда он поднимает другую ногу, вижу, как она перешагивает через мои ноги и опускается на землю. Все это рядом, вплотную, перед моими глазами.

Немец прошел, не задев меня.

Снег стал падать гуще, стемнело. Я поднялся, вслед за мной поднялся Кондратьев. В одной из деревень увидели жилой дом, целый. Вышел старик. Просимся переночевать, а он закричал: «Предатели! Фронт бросили, родину предали, идите отсюда, подлецы!» Я сказал, что мы моряки, что бились до последнего снаряда, что я ранен, показал тельняшку. Старик изменил свое отношение и пригласил в дом. Живет с женой-старушкой, пенсионеры. Зарезали нам курицу и приготовили обед. Мы переночевали, а утром дедушка посоветовал двигаться прямо по линии железной дороги Великие Луки – Ржев – поезда по ней не ходят и немцев на ней не бывает…

На следующий день столкнулись с двумя немцами. Я говорю: «Матка, шляфен». Немец спрашивает: «Зольдат?» Отвечаю: «Никс солдат». Один немец отворачивает полы моего «клифта» и смотрит белье: тельняшка. Другой поднимает брюки у Кондратьева. А под ними обмотки. Так мы стали военнопленными.

Ржев. Лагерь

Ночь мы просидели в сарае с другими нашими пленными. А утром нас вывели из сарая. Два пожилых немца собирались вести лошадей к ветеринару в Ржев, а нас в лагерь военнопленных. Я Кондратьеву сказал, что по дороге немцев можно прибить. Он согласился. Дождь идет, мы ведем лошадей. Я жду леса, а его все нет. К тому же навстречу нам беспрерывным потоком двигается пехота и ведет по грязи велосипеды. Я начал осторожный разговор с немцами, что мы местные жители и живем рядом и что нас надо отпустить. Немец ответил, что у них есть «папир» на нас и он должен сдать нас в лагерь, а там местных отпускают по домам.

В Ржеве по мосту перешли реку, прошли через весь город и подошли к лагерю Нас затолкнули за колючую проволоку. В сарае было столько людей, что устроиться на полу было невозможно. Мы залезли на верхние балки и просидели на них до самого утра. Снизу дуло, мы были мокрые.

Лагерь обнесен колючей проволокой. По углам вышки с пулеметами и прожекторами. На них охрана только ночью. А днем часовые ходят от угла к углу вдоль проволоки.

Вообще-то в лагере не кормили, но в один из сараев носили в бочке баланду. Бочка подвешена на длинной жердине, которую несут на плечах пленные. Полицаи с длинными дубинками охраняют баланду. Когда несут бочку, пленные окружают ее и просят отлить в котелки, банки, но полицаи таких безжалостно лупят палками по голове. Ходили разговоры, что эту баланду носят перебежчикам…

Мне несколько раз удалось прорваться к бочке и зачерпнуть баланды в консервную банку, но получал и палкой по голове. Копался и в земле в поисках червяков и всяких букашек. Пока земля не замерзла, находил их – и на зуб.

Появился повешенный. Наш. На груди табличка с надписью: « За кощунство над труппами».

Иногда немецкие солдаты бросали через проволоку в толпу пленным буханки хлеба. Голодные, потерявшие человеческий облик люди бросались за ней. Немцы кричали: « Рус никс культур!» - и вслед за буханкой в толпу летели гранаты.

Ночью иногда раздавалась стрельба – в разных местах у проволоки. Днем подойдешь к этому месту и видишь убитого нашего. А поскольку мысли были всегда о побеге, понял, что ночью из лагеря не убежать. Я стал слабеть, Кондратьев совсем ослаб. Надо было бежать и бежать днем под проволоку ограждения лагеря. Нашел провис в проволоке. Стал изучать часовых. Один часовой, в очках, ходил вдоль проволоки медленно и никогда не оглядывался, не поворачивался, двигаясь от угла до угла.

10 ноября днем я стоял в 20 метрах от проволоки, но приходилось откладывать: то от железнодорожной станции шла люди к лагерю, то от лагеря к станции. Наконец дождался. Севернее проволоки никого не было, кроме часового. Когда часовой прошел провис, я опустился на землю и пополз к проволоке. Сзади услышал крики пленных: «Убьют, дурак, назад!» Аккуратно, чтобы не цвякнула проволока, не торопясь, вставил палку между провисами. Осторожно пролез и пополз от ограждения, начав отсчет «ноль один, ноль-два, ноль- три». На счете «ноль-сорок» встаю.

Главный замысел побега заключался в том, что в этот момент часовой должен был повернуться и увидеть человека снаружи лагеря за проволокой. Если этот человек идет спокойно к проволоке, то немец должен подумать, что человек идет из города в лагерь.

Вот этот момент и был самым главным в замысле побега. Я встал и медленно пошел к проволоке, к углу сарая. Выстрела или окрика ждал каждую секунду. Спокойно подхожу к железной дороге, поднимаюсь на полотно, а потом нервы не выдерживают: бросаюсь вниз по склону насыпи. Бегу к хутору. Там я должен ждать Кондратьева.

Наткнулся на огород. Из снега торчали кочерыжки. Я «поел» их прямо на корню. Заметил торчащие из снега листья. Оказалось, кормовая свекла. Попробовал вытащить из земли – не смог: земля мерзлая. Тогда зубами стал выгрызать свеклу из земли. Ждал Кондратьева долго. Но он не пришел.

Это был мой первый из шести побегов.

Что меня спасало? Мне встречались люди, которые помогали одеждой, кормили, русская врачиха в лагере спасла, вылечив от тифа, из камеры смертников я был выпущен по случаю дня рождения Гитлера. Я никогда не отчаивался и на всю оставшуюся жизнь запомнил правило: не думать о плохом, не фантазировать, что может быть. Хватало того, что есть.

Я долго пробирался к нашим. И этот счастливый момент настал: увидел, как из леса появилось человек 5-6 с оружием. Решил, что полицаи. Они медленно подошли. И вдруг вижу у одного на фуражке красную звезду. Была проверка в особом отделе соединения, но повоевать в партизанах не пришлось – вскоре мы соединились с действующей армией. Был в запасном полку. Пробовал восстановить офицерское звание, написал прямо адмиралу Кузнецову, но ответа не получил. Попросился в действующую армию. Вечером прибыли «студебеккеры» и повезли нас куда-то. Утром выгрузились. Нас повели в баню. Затем нас хорошо накормили. Потом появились артисты и дали прекрасный концерт. Пришли «покупатели». Ко мне подошел молодой лейтенант и предложил службу в дивизионной разведке.

Первый поиск был неудачным. Перед рейдом спросил, что мне делать в группе захвата? Ответили: прыгнешь в окоп, схватишь немца – и бегом с ним назад. Поползли по сжатому полю. Саперы в проволоке попали на мину и были ранены. Немцы бегают в окопах. Подползаю к саперам, спрашиваю, что с ними. Молодой отвечает, что его ударило в бок, но двигаться он может. А пожилому досталось в бедро. Он стучит зубами от холода и боли и просит: «Не бросай!» Успокаиваю. Потрогал бедро, а из него кровь бьет струей. Перетянул своим ремнем ногу выше раны. Обнял молодого левой рукой, пожилого взвалил на спину и пополз к своим окопам.

Готовясь к очередному поиску, изучали вражеские окопы и заметили гренадерского роста немца. Это был хороший ориентир: если этот солдат здесь, значит, нет изменений в обороне немцев. Между собой окрестили гиганта «гросс-дурила».

В один из вечеров, с наступлением темноты, мы поползли. Самое трудное здесь не сам поиск, а ожидание команды: «Пошли!», когда еще стоишь в своих окопах. В этот момент вздохнешь, отбросишь все посторонние мысли, и остается одно дело – взять языка.

Группа ползет, а наши пулеметчики ведут огонь по огневой точке врага, но, по договоренности с нами, повысив прицел на несколько делений, чтобы не задеть нас. Подползаем, по сигналу, толкнув в бок соседа, бросаем гранаты вправо, влево. В момент взрыва – бросок вперед. Гросс-дурила стоит в окопе с поднятыми руками. Все получилось хорошо. Мы уже у своих, принимаем поздравления прибежавших посмотреть языка. В роте рады: все целы, язык взят! Наш «кок» Вася после законных наркомовских ста грамм угощает вкуснейшим пловом. Ужин веселый, песни, а в углу сидит наш «гросс-дурила» с глазами, полными ужаса и ждет, когда его начнут пытать и расстреливать.

Кто-то из разведчиков предложил накормить «фрица»: «Он хороший, не сопротивлялся...» «Кок» подносит языку полную кастрюлю плова. «Эссен!» Тот хватает ложку и быстро уничтожает содержимое кастрюли. Наш «кок» повторяет маневр. Немец уничтожает и вторую порцию, и третью. Я присмотрелся и вижу, что он глотает плов не разжевывая, а пот по лицу –ручьем. То-то подозрительно у него с аппетитом. Немец объяснил, что он сыт, но если не будет есть все с аппетитом, то русским солдатам это может не понравиться и его расстреляют. Оказалось, что он из Эльзас - Лотарингии, считает себя французом, по профессии каменщик. Достал фотографии, показал свою семью, себя, работающего на дороге. Нам стало понятно его пассивное поведение в окопе.

Все улеглись спать, а пленный спросил: « А меня не расстреляют?» Я его успокоил. Утром пришла машина, и нашего «гросс-дурилу» увезли в штаб дивизии.

Кенигсберг.

Наш КП, где были комдив и начальник разведки, был отрезан от штаба подошедшей дивизией «Герман Геринг». Нам поручили перейти линию фронта и вывести генерала из окружения. Мы шли всю ночь и только утром встретились с генералом. Он здорово обрадовался. К вечеру мы подошли к линии фронта и вдруг начался обстрел. Кто-то из ребят сбил генерала с ног, и мы всей кучей бросились на него и прикрыли телами. Перескочили речку и прыгнули в наши окопы. У генерала что-то случилось с ногами – отказали… Он спросил: «Разведчики, не найдется ли чего выпить?» А у нас был только спирт для промывки авиамоторов – жуткая дрянь. Мы дали его генералу. И он выпил. За этот поиск я получил орден Отечественной войны I степени.

9 апреля 45-го года мы были в Кенигсберге. Меня, как командира группы захвата, вызвали к генералу. Оказалось, что пришли немецкие парламентеры с переводчиком с предложением о капитуляции. По приказу командира разведки дивизии мы соорудили белый флаг, проверили оружие, привели себя в порядок и еще засветло были на передовой. Совсем недавно были расстреляны безоружные парламентеры в Будапеште, мы же шли с оружием, но было все равно страшновато. Немецкий полковник, который шел вместе с нами постоянно кричал: «Не стреляйте! Русские парламентеры!». Я замыкал нашу группу разведчиков. Из домов, подвалов к нам выходили немецкие солдаты, толпа вокруг нас росла. Меня расспрашивали о жизни в нашем плену. Я отвечал, что отношение нормальное и кормят, как наших солдат. Кто-то из немцев дал мне пачку сигарет, другой – плитку шоколада. Я благодарил.

В темноте, окруженные громадной толпой немецких солдат, мы вышли на площадь к дыре в бункере и стали спускаться по лестнице. В открытую дверь увидел комнату, диван у стены, а под ним сапоги. Я дернул сапоги, показался офицер СС с пистолетом в руке. Эсэсовец выстрелил в нашего разведчика, тот упал. Затем он ударил меня пистолетом по голове, и я завалился на стену, но быстро поднялся и бросился за ним. Эсэсовец выскочил из бункера и смешался с солдатами.

Началась капитуляция: немцы складывали на площади оружие, строились в колонны с белым флагом впереди, направлялись в расположение наших войск. Наша группа сопровождала офицеров немецкого штаба, которые боялись мести эсэсовцев. Четыре немца несли раненого разведчика. Мы пробирались подвалами, перелезали через кучи кирпича и, когда рассвело, подошли к КП нашей дивизии.

В 90-х годах я со своим другом разведчиком Иваном побывал в Кенигсберге. Должен сказать, что славы я недополучил: с трибун не выступал, о себе не напоминал, за дефицит как ветеран не бился, всегда стоял в общей очереди, от жестяного юбилейного ордена Отечественной войны отказался (вес у него не тот, мой фронтовой намного тяжелее). А в той поездке вкус славы ощутил. Наркомовские сто грамм никто не отменял, а очереди за водкой стояли дикие, а в них озлобленные мужики. Пробиться смерти подобно. И тут мой друг и говорит: «Товарищи! Здесь разведчик, который был в бункере, организовывал капитуляцию в 45-м!» И очередь расступилась! И нам пожимали руки! И нам передали аж две бутылки страшного дефицита! Вот это настоящая слава!

Я разыскал всех своих однополчан, которые остались живы. Один из них, москвич, мой друг Иван, многие годы стоял в парке Горького с плакатом «9-ая ОГРР», и никто к нему не подходил. Какая-то женщина назвала ему мою фамилию.

Мои друзья уходят. А я, как морской капитан, сохраню память о страшном и счастливом военном времени, о верных товарищах и оставлю этот Корабль последним.